Двадцать и двадцать один. Наивность

Двое детей: брат и сестра сидели на отдельных креслах. Старшая девочка десяти лет фотографировала через планшет красивые виды из окна транспорта, а мальчика, похоже, единственного члена коллектива туристов, совершенно не интересовало происходящее вокруг. Он дёргал сестру, жаловался на ранний подъём, а когда девочка перестала реагировать на капризы, малыш безысходно зевнул и, положив голову на её колени, задремал.

– Бедный ребёнок, ему бы сейчас на море. Детей не стоит брать на такие поездки, им слишком тяжело, да и неинтересно.

Виктория вздохнула, небрежно тряхнув густой копной длинных волос – пряди от ветра из открытого на крыше люка назойливо норовили перекрыть обзор.

– Я был уверен, что ты одобришь такую тактику. Типа, активное просвещение молодёжи, – Миша зевнул вслед за мальчиком и прижался щекой к стеклу.

Его соседка возразила, а также сделала акцент на том, что ей весьма не понравилось употребление слова «типа». «Обиделась, наверное, – сделал вывод юноша, – странная такая».

– Скажешь хотя бы, куда едем? Или это очередной сюрприз? – с натянутой улыбкой спросил он. Та лишь протянула ему свёрнутый вчетверо глянцевый листок.

– Сначала в Царское село, затем в «Зимний».

– ...Четыре часа?! – возмущённо воскликнул Орлов, прочитав текст на брошюре. – Что там можно делать столько времени? В «селе» максимум час пошастать можно, одни кусты и пруды. А дворец – сущая буржуазия.

Муравьев, сидевший перед ребятами, прыснул, сложившись пополам. Передразнивание Виктории его скочевряжило до колик в боку.

– Согласен! – поддержал он. – Скука, правильно, и Пушкина на хрен! На хрен!

Девушка, сжав губы, гневно смерила ядовитым взглядом товарища, на что тот безропотно ответил:

– В конце концов, имею я право на своё мнение или нет?! Да, я не люблю Пушкина, и если его в мире все превозносят, чуть ли не как Иисуса Христа, то это не значит, что я тоже должен слепо им восторгаться. У меня свой мозг есть и своё мнение, так что изволь не пихаться.

– Да что ты? Может быть, тебя и следовало бы оставить в номере, прошу извинений, что сюда вытянула, – сухо процедила девушка, скрестив руки на груди.

– Лучше бы меня оставили дома, – тихо пробурчал Григорий, отвернувшись.

Орлов быстро сумел привыкнуть к постоянным распри социал-демократов. Он подышал на окно и принялся тоскливо выводить на запотевшем стекле ёлочку и вокруг крупные узорчатые снежинки, сквозь которых просвечивалось весенние светлые краски пейзажной реальности.

– Господа-туристы, мы прибыли в Царское село, на углу вас ждёт ваш экскурсовод, сход у автобуса в два часа. Запомните номер и помните: единственный автобус с голубой полоской на борту! – эхом пронесся бодрый голос экскурсовода, прервав, наконец, это надоедливое радио.

Лекции об Александре I и о Царскосельском лицее Миша пропустил мимо ушей. Он отстал от своей группы, заглядевшись на знаменитую янтарную комнату – единственное, что пленило его интерес. Какого было желание отодрать от стены маленький кусочек пластинки из блестящего жёлтого камня и унести с собой, но зоркие глаза старой смотрительницы тщательно наблюдали за подозрительным юным хулиганом.

Что говорить, российские императоры жили в роскошных апартаментах: каждый зал был выделан именитым мастером в особом стиле,одно только название “шёлковые стены” можно было принять на метафору, но нет – стены действительно были обиты самой дорогой в мире материей. Не всё, конечно, было оригиналом, но реконструкция затмевала всякое воображение простолюдина нашего времени, а уж о том и нечего было заикаться.

Могли позволить, а народ – завидовал. Неудивительно, что против монархии рано или поздно подняли бы бунт. Степан Разин, Пугачёв, декабристы, большевики… Неужели вся наша история основывается на смертных грехах людских? Но если так, почему же сейчас так много разговоров о самовластии и бунтах?

Ведь у людей всё есть: размах, желания – были бы деньги, а шикарные возможности не за горами, можно будет не только шёлком, но и драгоценными камнями залу выложить. Что же движет народом, который постоянно недоволен своими правителями? Басня Крылова «Лягушки, просящие царя» очень ярко это олицетворяет. Неужели этот вопрос навсегда останется актуальным?

Снаружи дворец был ещё прекраснее. Голубой, словно небо, фасад идеально сочетался с белыми колоннами и крышей, три этажа окон, каждое из которых было словно в золотой раме, лестницы, пруды и статуи.

– Группа, которая идёт смотреть на верхние фонтаны, за мной, – скомандовал экскурсовод. Малая часть туристов отделилась от общей массы и быстро исчезла за лесной рощей. Михаил оторопел, не зная, идти ли ему за ними, или же остаться здесь. Вика уверенно положила руку ему на плечо – остаёмся здесь.

– Они вносили дополнительную плату за фонтаны, – пояснила она. – К тому же сейчас не время ими любоваться.

Орлов пожал плечами. Богатые и в Африке богатые, в любом случае лицезреть фонтаны ему было скучно. Площадь, на которой они остались была не маленькой: перед замком огромное поле с узорчатыми насаждениями, слева и справа – аллеи, а дальше находился буквально лабиринт из деревьев.

– Красиво, – невольно произнёс Миша. Он считал, что будет выглядеть перед главной неэтично, если не сделает такое замечание вслух.

– После побега Керенский некоторое время скрывался здесь, – словно между прочим, ответила Виктория, рассматривая дворец, – под опекой генерала Краснова, одного из командиров белой армии. Троцкий очень беспокоился за этот факт и в ноябре лично приезжал сюда с требованием передать большевикам бывшего министра. Сам Краснов утрировал это событие в своих мемуарах, но в конечном итоге Керенского так и не сдали новому правительству. Он прожил долгую жизнь, аж до семидесятых годов, но исключительно в эмиграции. На закате своей судьбы он очень хотел приехать на Родину, нисколько не жалея о событии октября семнадцатого. Даже наоборот, считал его неотъемлемой частью российской истории, которое рано или поздно должно было произойти. Но Леонид Ильич снял с обсуждения вопрос о визите Керенского в Москву. Он заболел и умер, так и не увидев своей старой, новой России.

Миша цинично фыркнул, прослушав краткую, местами с нотками наигранного трагизма, справку.

– Ты так говоришь, словно тебе его жалко.

– Да, – сказала она. – Мне жаль Керенского. Хоть он и был иллюминатом, но тем не менее каким-никаким патриотом. Значит, у Брежнева были приоритеты, чтобы не пускать его в СССР! Мог посчитать его шпионом или вообще забыть о нём, как о человеке. Но что-то мы далеко ушли. Что ещё сказать?

– Ну, расскажи мне о дуэте нерусского интеллигента в очках и гламурного поддонка.