Двадцать один год

Другой раз она, испачкав руки в соке какой-то травы, начертила у него на плече королевскую лилию.

– Клеймишь меня? – засмеялся Сев.

– Нет! Просто так… Шучу, - и слегка тронула его ивовым прутиком.

Клайд оказался способным забыть о любимой ради положения в обществе, способным убить любимую, чтобы возвыситься. Не поступит ли однажды и Северус так же? Ведь он – Лили ясно видела это – спит и видит, чтобы только вырваться из нищеты, а лучше – взобраться повыше, чтобы жилось сытно, чтобы не обижали и не мешали. Ей не приходится думать, что на такое были бы способны, к примеру, Мародеры – отчасти потому, что место под солнцем забронировано им при рождении. Джеймсу и Сириусу забронировано, точнее… Но и Ремус с Питером, как сказал бы отец, парни с крепким стержнем. Вот прочие слизеринцы, пожалуй, не будь у них все от рождения, не побрезговали бы пойти на преступление, даже, может, меньше колебались бы, чем бедняга Клайд.

Отчего именно в минуты полной беззаботности вдруг хочется думать и спрашивать о страшном?

– Сев? – она снова, играя, слегка трогает ивовым прутиком его голую угловатую спину.

– Чего тебе? – он улыбается, как будто его приласкали.

– А ты смог бы убить меня?

Настолько потрясенного, обескураженного, расстроенного лица она еще не видела.

– Зачем… Зачем это спрашивать? Ты понимаешь, о чем говоришь? – он спрашивает тихо, но тоном человека, кричащего от ярости.

– Ну не сердись, я так спросила.

Он импульсивно ежится, словно его катили холодной водой. Бросил на Лили долгий и горький взгляд.

– «Так спросила»… Некоторые вещи нельзя говорить вслух. Просто нельзя.

Лили, лежа на траве, скрестила согнутые ноги.

– Просто мне подумалось… Ты так мечтаешь, как ты говоришь, занять достойное место…

– Да, - резко ответил Сев. – Достойное место среди волшебников. Это позволит стать известным и независимым. Но при чем тут…

– Так вот на что ты готов пойти ради известности и независимости?

– Ну у ж явно не на то… не то, о чем ты спросила, - у Северуса до сих пор дрожали губы. Он опустил голову, стал перебирать найденные ракушки. – Конечно, если быть белоручкой, так и просидишь в тени. Положения не добьешься просто так – я понимаю. И одним трудом тоже не добьешься. Придется идти на поступки… Которые тебе бы не понравились. Я только могу обещать, что никогда ничего не сделаю тебе.

– А тем, кого я люблю? – негромко спросила девочка.

– Ну и им… Им тоже.

Она оборвала травинку, повертела между пальцами.

– А теперь скажи, Сев, чем я и те, кто мне дорог, лучше остальных? Почему другим можно делать зло, а мне и моим любимым – нет? Других можно убивать, а…

– Да я никого не собираюсь убивать! – воскликнул Северус. – Что у тебя за мысли, честное слово.

– А что хочешь? Лгать? Подсиживать? Клеветать?

– Я надеюсь, этого не понадобится.

– Но если понадобится – ты на это готов, - Лили тяжело вздохнула и обняла друга.
– Северус, Северус… Почему ты такой злой и жестокий?

Однажды всей семьей съездили в Манчестер – просто чтобы побродить по магазинам. Купили отцу новый пиджак, Лили парадную блузку, а маме – нежно-голубые лодочки, в тон к её любимому летнему платью. Хотели и Петунию порадовать обновкой, но та отказалась: мол, все необходимые ей вещи есть, больше ничего не нужно. Правда, Туни после болезни стала куда мягче к родным, и они уделяли ей больше внимания.

Вернулись распаренные, усталые, голодные, с гудящим ногами. Шумно отобедали, обмыли покупки. Лили так и врезался в память этот момент: распахнутое окно, колышется розовый куст, мама рассматривает голубые лодочки (она всегда ходила в новых туфлях по дому, чтобы быстрее разносить), ловко сидящие на её все еще изящных ногах, а отец настраивает радио.

– Астор Пьяцолла. «Танго Свободы», - раздался голос диктора, и в кухню ворвалось напряженное и строптивое кружение мелодии. Мама и отец встретились взглядом, и он, поклонившись, поцеловал ей руку. Мама положила отцу ладонь на плечо, и, не поспевая за ритмом, но сразу погрузившись в мелодию по макушку, они пошли в танце.

В тот миг Лили поняла, что сейчас матери и отца нет, а есть Роза и Джордж, женщина и мужчина, она и он. Она плавно выступала – он окружал её, как добычу. Она томно изгибала шею, непринужденно перебирала стройными ногами – он властно брал за талию, сжимал мягкую ладонь и вел. Её голубой подол бился об его колени, и невозможно было сравнить в те минуты, кто же красивее – мягкая томная Роза или уверенный, властный Джордж.

Интересно, танцевали ли когда-нибудь – сейчас-то, ясное дело, нет – отец и мать Северуса? Навряд ли: Лили почему-то не верилось, что такой, как Сев, мог родиться у людей, нежно влюбленных друг в друга. Вот родители Джеймса Поттера, скорей всего, и теперь могут на зависть молодым пуститься вальсировать. Почему же настолько видно, кто рожден в любви, а кто её не знал? Но ведь закон не оправдывает людей, совершивших преступление, будь они хоть тысячу раз несчастными. Не оправдали Клайда Гриффитса, несмотря на всю его тяжелую жизнь. И Северуса не оправдают, когда придет черед – а что черед придет, Лили уже и не сомневается. Он общается с расистами, изучает темные искусства, презирает других и готов идти по головам ради карьеры. Это в четырнадцать лет – а в восемнадцать что с ним будет? А в двадцать?

Мама и отец, отдыхиваясь, пьют лимонад, и на смену грустным мыслям появляются хулиганские. Интересно, станцует ли Лили с Джеймсом Поттером что-нибудь, кроме джиги? К примеру, танго?

========== Глава 27. Четвертый год ==========

Снова осень нахмурила небо и дохнула самым первым холодком. Сквозь стекло купе Лили привычно рассматривала перрон, небо, грустно брызгавшее моросью, и суету прощания. Сама она на сей раз прибыла в Лондон лишь в сопровождении Северуса: отец был на смене, а мама накануне простудилась, и папа настоял, опасаясь осложнений, чтобы она осталась дома. Впрочем, Сев, кажется, был невероятно доволен, что у них с Лили впереди целый день практически вдвоем.

Она вытащила из сумочки бутерброды с ветчиной, вафли с карамелью, апельсиновый сок, и в кои-то веки друг позволил себя накормить. На перроне кто-то громко закричал, чтобы ему вернули зонт, Лили снова прильнула к стеклу и расхохоталась: обиженно вопивший оказался взрослым парнем – никак не младше седьмого курса – длинным прыщавым очкариком с надутыми губами. Парень почувствовал её взгляд, обернулся и зло, запоминающе прищурился.

Лили так и не узнала, вернули ли долговязому его зонтик: поезд тронулся. Не успели они с Севом управиться со снедью, как в купе заскочили, даже, очевидно, не проверив, есть ли там кто-нибудь, хаффлпаффский староста Джон Грин и Батшеба Фергюссон.

– О чем ты хочешь поговорить? – голос слизеринки был насмешливо-кокетлив. – Все о том же самом?

– Да, Шеби. О Клубе слизней. Если бы ты знала, как мне необходимо туда попасть. Слагхорн не может не понимать, что и я чего-то стою…

– Ты? Чего-то стоишь? – Батшеба рассмеялась холодным раскатом, как когда-то Петуния – после признания Северуса, что он волшебник. – Ты, грязнокровка, чего-то стоишь? Разве вылизывать мне ботинки!

Джон страшно покраснел, но стиснул зубы.

– Ты слишком ко мне жестока, - проговорил он чуть дрожащим голосом. – А ведь ты мне нравишься. Ты очень мне нравишься, Шеби, поэтому я и прошу именно тебя. Наверное, я тебя, - он потянулся к ней, приобнял за талию, - я тебя люблю…