Две силы

Они будут мстить, если не людям, то скоту, если не будет скота, то строениям. Эту месть, вероятно, можно будет отсрочить. Но можно ли её отвести?

Мистер Бислей отхлебнул из рюмки.

– Странная водка, но вкусная. Если бы это было можно, я попросил бы тарелку супа…

– Ax, Господи, вот, болтаем, болтаем, а про гостей-то и забыли! Вот, тут цыплята жареные, может быть, вам цыплёнка? А, вот, грибки, сазан.

– Цыплёнка мне, вероятно, можно.

Потапыч успокоился, пиршество прервано ещё не будет. Еремей Павлович молчаливо и мрачно догрызал свою баранью ногу, но до конца ещё не догрыз. Валерий Михайлович тоже соблазнился цыплёнком. Словом, некоторое будущее у Потапыча ещё было. Он незамедлительно опрокинул в глотку основательный стакан и что-то зашипел на Дуню, которая попыталась было несколько замедлить поступательное движение Потапыча. Опрокинутый стакан, по-видимому, явился той каплей, которая переполнила чашу молчания.

– Вот, папаша, – сказал Потапыч загробно, укоризненным тоном, – вы, вот, говорите, вещать и пороть. Так, во-первых, сколько мильёнов вам перевешать придётся, никаких верёвок не хватит, а, во-вторых, за что, спрашивается? Мне, вот, сорок лет, так разве же это я революцию делал? А вы, папаша, вы-то где были?

– В тяжёлой гаубичной, – промычал Еремей Павлович сквозь баранью ногу.

– Так что же вы-то своих гаубиц в ход не пустили?

Еремей Павлович развёл руками, в одной из них была баранья нога, в другой – стакан водки.

– Вот это, брат, вопрос. Был я унтером. Думал, есть министры, есть генералы, есть образованные люди, а я – человек тёмный, лесной человек, медведя переломать – это я могу. А гаубицы? Для этого у нас командиры были.

– Мне этот спор очень интересен, – сказал м-р Бислей, – это я слышу в первый раз.

– Услышите, вероятно, и в сто первый, – сказал Валерий Михайлович. – Потом на эту же тему люди будут спорить ещё тысячу лет. И через тысячу лет ничего не поймут и ни до чего не договорятся.

– А, по вашему мнению, кто виноват?

– По моему мнению, виновата история.

– Это, конечно, не ответ, историю делают люди.

– Историю делает Господь Бог, – прервал своё молчание отец Паисий, – а путей Божиих нам знать не дано.

Мистер Бислей слегка пожал плечами.

– Может быть, человечество для того и создано, чтобы понять пути Бога, но это уже теология. Мы сейчас с совершенной точностью устанавливаем химический состав звёзд. Мы можем как-то установить и химический состав истории.

– Ты перестань, – огрызнулся Потапыч на какое-то тихое замечание Дуни, – ты это оставь. Я, конечно, на взводе, ну, что ж, приехали на заимку – с заимки надо бежать. Приехали к родителю, а родитель хочет пороть. Так, может быть, было лучше в Лыскове оставаться? Так, вот, я и спрашиваю родителя, так кто же революцию сделал? Конечно, в партии я был…

– А сейчас? – спросил Валерий Михайлович, – то есть, не сейчас, а ещё в Лыскове?

– Вышибли. По пьяному делу. Да ещё и морду набил. Ну, и всякое там. Словом, всё-таки был. Каждому жить хочется. А ходу без партии никакого и никуда. Можно, конечно, медведем в берлоге сидеть, так это тоже до поры до времени, вот и до этой берлоги добираются. Так за что ж, папаша, ещё раз спрашиваю, меня пороть-то? Вот, в этом самом семнадцатом году у вас-то, папаша, хоть гаубица была, у меня – кроме рогатки, никакого оружия. Так я-то тут при чём?

Было довольно очевидно, что никакого ответа Еремей Павлович не мог высосать даже и из бараньей ноги.

– А в тридцать первом пулемёт был?

– Пулемёт, не пулемёт, а винтовка, действительно, была. Ну, изворачивался. Призвали. Там я и в партию попал. И даже безбожные курсы проходил. Ну, и что?

– Вот от безбожия-то всё это и произошло, – сказал отец Паисий.

– Ну, это мне тоже вовсе неизвестно. Я, конечно, по части там постов или попов… ну, это другое дело. Только есть попы, кто против коммунизма, а есть, кто и за коммунизм, даже и епископы, так ведь? В Бога-то я, может, и верю, а только чего Он от меня хочет, понять не могу.

– Пренебрегаешь церковью, потому и понять не можешь.

– Опять же, и церкви-то разные, одна – так, другая – этак. Образованные люди? Так тоже, одни – так, другие – этак, а десятые – и, вовсе, по-десятому. А пришёл, вот, к папаше, а он – пороть. Отлезь, Дунька, вовсе я не пьян, я только на взводе, дай человеку своё сердце выговорить. Вот, тут образованные люди, даже и американцы. И, вот, отец Паисий. А что пьян ли я, или не пьян, так это не ответ. Я и спрашиваю, за что же меня пороть-то?

– По-моему, не за что, – сказал Валерий Михайлович.

– А! – торжествующе воскликнул Потапыч. – И то, уж, слава Богу, прощение, значит, заслужил. А прощать-то меня за что? Оно, конечно, вот, например, Медведева, того я по службе знаю. Вот, папаша говорит, повесить. А я говорю, и повесить его мало. А вдруг, может, и он, вот, вроде меня, сидит и думает: “Вот бы всю эту сволочь перевешать”, – всех, кто сверху над ним сидит.

– Очень интересно, – сказал мистер Бислей. – Скажите, так, как вы, думают многие?

– Кто что думает, дорогой мой мистер, так этого никто не знает. Это только тут, на заимке, можно язык распустить. Вот, Дунька может подтвердить, убивать я не убивал, а воровать приходилось. Ну, там арестовывал, приказано, что поделаешь. Так вот, Дунька подтвердить может, сколько разов я ей говорил: “Вот бы эту сволочь перевешать!” А потом думаю, если бы не пьяное дело, если бы оставался я в партии, вот так, раз за разом, может, тоже вроде Медведева стал бы. Ведь, вот, сколько таких медведевых расстреляно было. Значит, тоже что-то там крутили, кого-то тоже вешать собирались? Так, может, и наш Медведев, вот, придёт к себе домой, надуется водки и зубами скрипит? Почему нет? Молод я был, тоже думал, образованные люди, всякие, там, ораторы, писатели, профессоры, учились, ведь, черт их раздери! Так, может, их вешать и пороть, а не жучкиных и медведевых?

– Вот, это, пожалуй, правильно, – слегка торжествующе заявил Еремей Павлович, – рыба с головы воняет. Я своему Феде сколько раз говорил: “Ты, брат, учись, да только не переучивайся”… А то такому научишься, что на отца доносить побежишь, был, говорят, и такой молодец.

– И такие были, – подтвердил Потапыч. – Вот, натаскивают парнишку на всяких там врагов народа, а что он, парнишка, понимает? А разве со мной намного лучше было? Тут тебе и Маркс, и Ленин, наука всякая, и вот насчёт Бога, мощей и всего такого. Совсем было в шатание пришёл. Ну, думаю, сейчас, действительно, плохо – голод, холод, ну, ничего, вылезем на мировой простор. Вот тебе вылезли, сидим тут, как мышь под метлой, а, может, и ночью-то этой бахнут нас с самолётов.

– Сегодня ночью не бахнут, – сказал Валерий Михайлович.

– Ну, завтра. Или послезавтра.

Дарья Андреевна, наконец, не выдержала:

– Да скажите же вы мне, да куда же нам податься?

– Вот что, Дарья Андреевна. На этих днях, приблизительно послезавтра, я буду знать, как дела стоят. Вы, Дарья Андреевна, не очень уж меня вините…

– Да, Господи Ты, Боже мой, да разве ж я вас виню, судьба уж такая!

– Ну, а всё-таки из-за меня. Дело, однако, в том, что вам всё равно вашу заимку пришлось бы бросить. Советы фактически занимают Китай, и рано или поздно вас всё равно раскулачили бы. Да так, что, как снег на голову, ничего вы не успели бы спасти, да, может быть, и сами не успели бы спастись. Что поделать, во всей России такая же передряга. Да и не только в России.