Две силы

– Ты толком говори, где эта пещера?

Отец Пётр с прежним равнодушием пожал плечами.

– Всё равно не найдете. Нужно карту. Я мог бы нарисовать, но вы меня развязать не рискнёте.

– Развязать! – генерал Буланин постарался саркастически рассмеяться, но это у него не вышло. – Развязать? Нет уж, голубчик, на том свете тебя развяжут. – И снова поймал себя на мысли о том, что это было сказано глупо, нужно было оставить связанному человеку хоть какую-то надежду на жизнь.

– Да, конечно, – сказал отец Пётр, – смерть развязывает многое. Но я, всё-таки, – оккультист. Не совсем, но почти ясновидящий. Так, например, я знаю, что вы – бывший белый генерал, перешедший на большевистскую службу, предавший своих товарищей, многих товарищей… А теперь вы пытаетесь бежать назад. Это вам не удастся.

Генерал Буланин опустил руку с тлеющей хворостиной. Всё, что сказал отец Пётр, соответствовало действительности. Что же это, и в самом деле, ясновидящий?

– При некотором умелом напряжении воли, – совершенно академическим тоном продолжал связанный отец Пётр, – можно видеть и кое-что из прошлого и даже редко – кое-что из будущего. Дело заключается в том, что в каком-то неизвестном нам измерении прошлое и будущее перемешиваются. Впрочем, они перемешиваются и в мире трёх измерений. Но, вот, например, я довольно ясно вяжу, что вы будете довольно скоро повешены.

Отец Пётр на минуту закрыл глаза, как бы концентрируя свой внутренний взор на каком-то неизвестном измерении, и снова спокойно продолжал:

– Нет, не видно когда, но, кажется, довольно скоро… На вашей шее уже лежит тень веревки.

Совершенно автоматически генерал Буланин уронил тлеющую хворостину и провёл рукой по шее, как-бы пытаясь стереть тень веревки. На его ассиметричном лице показалось нечто вроде страха и растерянности.

– Верёвка? – спросил он совсем уж глупо. – Откуда верёвка?

– Не знаю, откуда, но довольно близко.

Генералом Буланиным овладел приступ ярости: этот таёжный пустосвят просто пускает пыль в глаза для того, чтобы выиграть время для своего неизвестного спутника.

– Вот, я тебе покажу, как близко, – почти завопил он и, поворотясь к костру, стал вытаскивать оттуда новую хворостину. Хворостина как-то не сразу поддалась его усилиям, он повернулся ещё больше, и в этот момент отцу Петру пришла совершенно новая мысль.

Собравшись со всеми своими силами, изогнувшись ужом, он обеими связанными ногами нанёс в лицо генерала Буланина тяжело подкованный удар, на отце Петре были горные сапоги с железными шипами.

Удар бросил генерала Буланина в костёр. Костер, правда, был невелик, но генерал Буланин свалился в него почти лицом вниз. Обжигая руки о пламя и угли, генерал Буланин, оглушённый и почти ослеплённый, кое-как вскочил на ноги. Отец Пётр, сохраняя на лице то же спокойное выражение ученого, смотрящего то ли в телескоп, то ли в микроскоп, проявил совершенно неожиданную ни для какого учёного акробатическую ловкость человека-змеи. Извиваясь на верхней части своей спины, он как-то подполз поближе к генералу Буланину, подобрал оба колена под самый подбородок, и в тот момент, когда генерал Буланин только что достиг относительного равновесия, разгибая поджатые колени, трахнул генерала Буланина чуть повыше колен сзади.

При всех этих манипуляциях отец Пётр не терял ни научного выражения лица, ни своих плановых соображений. Они сводились к тому, что если бы отцу Петру удалось проломать своими тяжёлыми подошвами череп генерала Буланина, то положение могло бы быть спасено даже и без вмешательства Стёпки. Ремни, связывавшие руки и ноги, можно было бы то ли перетереть о дерево, то ли пережечь на костре, рискуя, конечно, и ожогами, или вытащить нож убитого китайчонка, вообще, что-то можно было бы предпринять.

От удара под коленки генерал Буланин снова свалился в костёр, лицом вниз, на четвереньки. Костёр был невелик, пламени было мало, и генерал Буланин со всей стремительностью, на какую он только был способен, на тех же четвереньках как-то перемахнул через костёр, судорожно закрывая глаза, обжигая себе лицо и руки. Кое-как вскочив на ноги, генерал Буланин стал протирать слегка обожжёнными руками ослеплённые пеплом и огнём глаза, кашляя от попавшего в лёгкие дыма. Ему казалось, что у него сожжены все легкие, выжжены глаза и что на нём горит одежда. Последнее соответствовало действительности – концлагерный ватный бушлат генерала Буланина, действительно, если не совсем пылал, то, во всяком случае, тлел. С трудом протерев правый глаз, генерал Буланин убедился в том, что он, во-первых, не ослеп и что, во-вторых, он находится по ту сторону костра, который отделяет его от страшных подошв этого пустосвята. Почти ощупью, он бросился к навьюченным коням, где, как ему вспомнилось, была приторочена какая- то баклага, вероятно, с водой. Нащупав эту баклагу, генерал Буланин попытался вытащить пробку. Но обожжённые пальцы скользили по влажной поверхности пробки, и та не поддавалась никаким усилиям. Почти в отчаянии генерал Буланин попытался вытащить пробку зубами. Но когда он опустил лицо на уровень баклаги, то огонь от тлеющих рукавов бушлата снова и обжёг и ослепил его. С судорожной поспешностью генерал Буланин стянул с себя бушлат и бросил его на землю. Вцепившись и руками, и зубами в эту проклятую баклагу, генерал Буланин вытащил, наконец, цробку. Сберегая каждую каплю драгоценной жидкости, он стал прежде всего промывать себе глаза. Глаза, по-видимому, остались целы. Но смотреть ими было всё-таки очень трудно и даже больно. Все эти переживания как-то затушевали в мозгу генерала Буланина мысль об отце Петре и о его страшных подошвах.

Отец Пётр сохранил полную трезвость мысли и ясность оценки положения вещей. Положение вещей сводилось к тому, что если ему, отцу Петру, не удастся убить или, по крайней мере, искалечить генерала Буланина, то на этот раз последний пристрелит его без всяких дальнейших переговоров, разговоров и прочих околичностей. Отец Пётр, сохраняя на своем лице всё то же спокойное, научно-объективное выражение, стал, по мере своих сил, стремительно переползать поближе к генералу Буланину, пока тот не пришёл ещё в себя. Отец Пётр то перекатывался по своей вертикальной линии, то строил борцовские мосты, упираясь в землю затылком и пятками, помогая связанными за спиной руками и проявляя по-прежнему истинно акробатическую подвижность. Пока генерал Буланин успел кое-как промыть свои глаза, отец Пётр уже оказался в его ближайшем тылу, однако, ещё вне пределов дальнобойности своих подошв. Генерал Буланин сквозь воду и пепел, застилавшие его обожжёные глаза, туманно увидел, что какая-то фигура скрючилась шагах в двух-трёх от него. Генерал Буланин отпрыгнул в сторону, теряя этим самым живую связь со спасительной баклагой, а также и с бушлатом, который продолжал тлеть и в карманах которого, как только сейчас сообразил генерал Буланин, было и всё его оружие, и все его деньги, деньги, переложенные из кармана и сумки отца Петра. Отец Пётр гигантским усилием ног и позвоночника как-то ухитрился перепрыгнуть эти два шага и хватил генерала Буланина по ногам сбоку. Генерал Буланин снова свалился на землю, но на этот раз уже не в костёр. Перевернувшись на четвереньках, он на тех же четвереньках отбежал ещё дальше и встал на ноги. Глаза по-прежнему работали плохо, боль от ожогов по-прежнему путала мысли, отец Пётр по-прежнему извивался на земле, и его страшные, подбитые тяжёлыми подковами и гвоздями, подошвы снова угрожающе торчали перед генералом Буланиным, правда, на не очень близкой дистанции. Так и шла борьба между двумя людьми, из коих один был почти неподвижен, другой почти слеп. Один действовал с расчётом шахматиста, другой почти обезумел от ожогов, боли, неожиданности и полуслепоты.

Отец Пётр, однако, понимал, что, по существу, почти все шансы на стороне генерала Буланина. Был неудачен первый же удар, он ничего генералу Буланину не переломал. И отец Пётр с каждой секундой терял оставшиеся шансы на победу, следовательно, и на жизнь. Как ни был ошарашен и ослеплён генерал Буланин, он мог полностью распоряжаться всеми четырьмя своими конечностями. Отец Пётр по-прежнему был всё- таки связан по рукам и по ногам, а на позвоночнике далеко не уедешь.

Вскочив на ноги, генерал Буланин всё-таки постарался собрать свои мысли и сохранить свое самообладание. Первым вопросом был, конечно, вопрос о баклаге, нужно промыть глаза как следует, они, очевидно, выжжены, всё-таки не были. Но между ним и баклагой простирались страшные подошвы отца Петра. Генерал Буланин нашёл выход из этого стратегического положения – нужно было просто подойти к коню с другой стороны и оттащить его вместе с вьюками и баклагой куда-нибудь подальше, шагов за десять. Начав это обходное движение, генерал Буланин, однако, почувствовал острую боль в правом голеностопном суставе, очевидно, удар подкованных подошв или что-то разбил, или сломал. Но сейчас было не до боли. Преодолевая её и хромая, генерал Буланин обошёл полукругом коня с баклагой, потянул его за повод и вывел за линию подошвенного обстрела. Теперь можно было отмыть лицо и глаза, и осмотреться, как следует, в данный момент глаза были почти ослеплены и золой, и водой, и каким-то всё-таки ожогом. Горло горело, и правая нога подгибалась.

Налив воду из баклаги в горсть, генерал Буланин принялся за мытьё. Нет, глаза не были повреждены или, по крайней мере, не так повреждены, чтобы нельзя было видеть. То, что он увидел, показалось генералу Буланину очень сложным: отец Пётр всё-таки подползал всё ближе и ближе, а бушлат с оружием и деньгами находился уже почти совсем около его подошв. Генерал Буланин нагнулся, было, к бушлату, но остановился, острая боль в правой лодыжке заставила его подогнуть ногу, а вид пустосвятских подошв не способствовал наступательным настроениям. Генерал Буланин подумал о том, что особенно спешить, собственно, некуда, отец Пётр всё ещё оставался связанным, и его единственное оружие – подошвы, были опасны только на очень уж близком расстоянии. Но бушлат? Кроме оружия в нём ведь были ещё и деньги. Ни пистолет, ни револьвер не пострадают от тлеющего огня, вероятно, даже и патроны в них не взорвутся, но деньги, конечно, пропадут. Генерал Буланин подобрал с земли какую-то хворостину, зацепил ею за бушлат и вытащил его из под самых подошв отца Петра. Поднятый хворостиной на воздух, бушлат стал пылать. Генерал Буланин отбросил бушлат на землю, шагах в десятке от отца Петра и попробовал затоптать огонь ногами, но правая нога ответила такой острой болью, что генерал Буланин решил лучше ещё раз рискнуть своими, всё равно уже обожжёнными руками. Внутренняя сторона бушлата ещё не успела загореться, и бумажник оказался в полной целости. С пистолетом было труднее, он был в наружном кармане, и карман горел весь. Той же хворостиной генерал Буланин попробовал вытащить пистолет из огня. Отец Пётр понял, что сейчас наступает последний шанс, через две-три секунды в руках генерала Буланина будет его пистолет, и тогда все разговоры будут кончены. Страшным усилием всего тела отец Пётр сделал что-то вроде прыжка по направлению к генералу Буланину. Генерал Буланин отпрыгнул назад, таща за собою всё на той же хворостине всё так же пылающий бушлат с оружием. Отец Пётр понял, что дальнейшее состязание почти безнадежно, генералу Буланину стоило только отойти ещё шагов на десять-пятнадцать, спокойно достать пистолет и так же спокойно прекратить этот страшный шахматный матч на жизнь и на смерть.

Генерал Буланин так и сделал. Хромая и пятясь, он оттащил бушлат подальше и действуя хворостиной, как хирургическим инструментом, вытянул всё-таки пистолет. Он был горяч, но ещё не раскалён, и генерал Буланин испытал в какую-то долю секунды промежуток некоторого морального удовлетворения. Но этот промежуток был и очень короток, и кончился плохо.

Из таёжной чащи на генерала Буланина прыгнуло что-то лохматое, окровавленное и стремительное, страшный удар в живот сбил его с ног, и, теряя сознание от тошноты и боли, генерал Буланин всё-таки успел подумать о том, что его песенка, вероятно, спета окончательно.

Отец Пётр, извиваясь по-прежнему на своей спине, как-то не заметил этого момента. Из-за своих нацеленных на генерала Буланина подбитых тяжёлыми гвоздями сапог, он видал только, как генерал Буланин, повинуясь какой-то неизвестной силе, описал в воздухе невысокий полукруг и тяжёло шлёпнулся о землю, предварительно издав глухой и чревовещательный звук. Потом, из-за уже неподвижного тела генерала Буланина появилась растрёпанная, грязная, возбужденная и окровавленная физиономия Стёпки.

– Ух, – сказал Стёпка, – еле-еле поспел. Хуже зайца. В горле совсем пересохши…