Две стороны одной монеты
Шрифт:
Мойра поворачивается в тот самый момент, когда по телу Рейвен начинает расползаться волна, заменяющая синие чешуйки на бледную кожу. Ее золотые глаза потухают карим, медного цвета волосы укорачиваются, будто втягиваясь в кожу, и чернеют, плечи становятся шире, юбка превращается в мужские брюки… И через секунду все, что напоминает в облике Шоу о Рейвен, — это кривая ухмылка, которую столько лет Мойра видела изо дня в день.
Она в таком шоке, что не может сказать ни слова. Не может позвать на помощь, не может закричать.
— В чем дело? Вы словно не рады видеть меня,
— Не трогай ее! — Мойру трясет, слова вырываются против ее воли, на автомате.
И Эрику кажется, что это кричит он, а не Мойра.
— Малышка Мойра слишком шумит, тсс, — Шоу прижимает палец к губам, продолжая улыбаться. — Если ты пойдешь со мной, Ванда, то обещаю, что никто не пострадает. Ты ведь не хочешь, чтобы тетя Мойра умерла, правда?
Пистолет в его руке берется словно ниоткуда. Мойра думает об этом лишь краем сознания, а Ванда переводит испуганный взгляд с одного взрослого на другого.
Эрик уверен, что Чарльз прочитал и ее разум, но он не дает ему почувствовать эмоции дочери.
Девочка нерешительно берет Шоу за руку, ведь выбора у нее нет.
— Оставь ее! Она всего лишь ребенок, ты, больной ублюдок! — на глазах Мойры слезы, а ее руки сжаты в кулаки. Она в панике, и сейчас самое время позвать охрану, но не дать Шоу уйти.
— Только крикни, и я прострелю ей голову быстрее, чем ты это сделаешь, — Шоу знает, как манипулировать, и дуло пистолета оказывается у виска Ванды.
Если бы не руки Чарльза, удерживающие его за плечи, Эрик окончательно бы доломал свои ребра, вскочив и рухнув с кровати. Но тот держит его крепко, позволяя досмотреть чужие воспоминания.
А потом происходит что-то непонятное. Изображение словно дергается, как в зажеванной кинопленке, глаза Ванды сверкают или это просто отблеск. Но Мойра вдруг вспоминает, что утром она взяла с собой пистолет, который сейчас оттягивает пояс ее брюк.
Шоу пятится к двери, таща за собой Ванду, но девочка резко вырывает руку и отскакивает в сторону.
— Что ты делаешь, маленькая дрянь?
— Беги, Ванда! — голос Мойры звенит от злости и страха, но ее рука не дрожит, сжимая пистолет.
Ванда ныряет за кресло, и Эрик не успевает за нее испугаться, потому что Мойра нажимает на курок первая.
Звук выстрела оглушает, хлопает дверь, и в дом влетает один из охранников, тут же разоружая Шоу. Но тот будто не замечает пули, прошившей его предплечье, упавшего на пол пистолета, криков охраны…
Его взгляд прикован к Мойре — удивленный и… счастливый? На его белой рубашке в области груди расплывается красное пятно, и он неуклюже заваливается на пол. А потом начинает меняться. Сначала глаза, потом лицо, руки, одежда пропадает… И вот, посреди гостиной лежит уже не Шоу, а синекожая Рейвен с простреленным сердцем. Она не может ничего сказать, задыхаясь… Только смотреть на свою убийцу.
Эрик видит, как плачущая Ванда подбегает к Мойре и обнимает ее за колени, а та прижимает девочку к себе в ответ. В ее мыслях пеплом оседают страх и неверие в то, что все кончено. Что
человек, сломавший ей жизнь, мучавший ее столько лет, мертв. Убит… Ее собственной рукой, как она и мечтала ночь за ночью много лет подряд.— Ты больше ничего у меня не отнимешь, тварь…
Навряд ли Рейвен-Шоу слышит ее. Ее желтые глаза выглядят потухшими и остекленевшими.
Они выныривают из воспоминаний, оба тяжело дыша, и Эрику нужно какое-то время, чтобы придти в себя. Он сжимает руку Чарльза здоровой рукой, хотя все, что он желал бы сейчас, — это обнять Ванду и убедиться, что с ней все в порядке.
— Она в порядке, Эрик. В порядке. Только испугалась немного, не больше…
Голос Чарльза звучит успокаивающе, и Эрик заставляет свое дыхание замедлиться, иначе ребра просто не выдержат.
Чарльз посылает ему свои воспоминания по самому краю сознания — это похоже на работающий фоном телевизор, — как Ванда заходит с ним в палату к Эрику, как они сидят рядом, глядя на него спящего, всего в бинтах. Ванда невредима и соглашается позаботиться о Мойре, пока Чарльз и доктора позаботятся о папе.
— Чарльз… Что там произошло? Ты знаешь, о чем я… Тот странный момент.
Они смотрят друг другу в глаза, пока Чарльз не сдается, отворачиваясь.
— Да, это Ванда. Мойра уверяла меня, что взяла с собой пистолет утром, но когда я просматривал ее память, я видел, что это не так. Его не было до той самой минуты, пока Ванда не применила свою силу. Она как бы… Я не уверен, что именно она сделала. Будто бы изменила что-то, но не в настоящем, а в прошлом. Заставила Мойру взять пистолет с собой… Получилось что-то вроде наложения двух линий событий. Я точно не могу сказать.
Чарльз ловит беспокойство Эрика еще до того, как тот успевает провалиться в омут хаотичных переживаний по поводу способностей Ванды.
— Не надо, друг мой. Не сейчас. Тебе нужен отдых. У нас будет много времени, чтобы подумать о силе Ванды.
Эрик хочет заупрямиться, но понимает, что на сегодня с него действительно хватит. После укола тело не так болит, но все кружится, и его тошнит из-за сотрясения. Чарльз тоже выглядит уставшим и не готовым к обсуждению новых проблем, куда более сложных, чем поиски Шоу… Так считает Эрик.
— Ты что-то принес? — он кивает в сторону книжки, брошенной куда-то на постель и затерянной теперь в складках одеяла.
— А, да. Читал записи. Думаю, тебе тоже будет интересно вернуться к этому теперь, когда мы нашли недостающие страницы в вещах Рейвен, — он поднимает записную книжку, и Эрик узнает в ней ту самую, которую они нашли в документах Шоу и которую он не стал дочитывать, решив, что в ней нет ничего полезного.
— Это те записи о пациентах? Мы ведь решили, что это не Шоу писал.
— Да. Это записи Клауса Шмидта, — Чарльз поджимает губы, в ответ на немой вопрос Эрика, — о своей пациентке Рэбекке Венсон.
Эрику кажется, что его сейчас стошнит от этой бесконечной истории, и он прикрывает глаза, пока Чарльз тянется за судном и стаканом воды.
— Не надо, все нормально… Просто повышенный рвотный рефлекс начинает вырабатываться на всю эту историю.
— Лучше поспи.
— Нет, — Эрик хватает Чарльза за руку, не давая уйти, и тот послушно садится обратно на край больничной койки.