Две жертвы

Проходило лто, наступала осень; но жизнь Ганнуси не измнялась: туманъ счастья все еще стоялъ вокругъ нея. И сквозь этотъ туман она многаго не замчала. Не замчала она, что въ ихъ огромномъ дом какъ-то все не совсмъ по-людски. Да и самъ домъ этотъ какой-то странный. Она до сихъ поръ не могла изучить его и путалась въ корридорахъ и переходахъ. Прислуги видимо-невидимо и вс мелькаютъ словно тни, вс молчаливы, сумрачны, ни отъ кого не добьешься живого слова.

Въ дом по временамъ появляются невдомо откуда какіе-то странные, таинственные люди. Никого изъ нихъ графъ и не знакомитъ съ молодой женою. Надутъ эти странные люди, запрется съ ними графъ, толкуетъ о чемъ-то, потомъ удутъ вмст.

Странно! Но какое-же ей дло до всего этого? И врно такъ нужно…

Въ начал осени она почувствовала, что будетъ матерью, и чуть съ ума не сошла отъ радости. Но, къ ея величайшему изумленію, графъ вовсе не такъ обрадовался, какъ она этого ожидала.

— Да что же ты, неужто не радъ?! Пойми, у насъ будетъ ребенокъ! нашъ ребенокъ! Пойми, какое счастье! Ты молчишь?! Отчего ты глядишь такъ странно?! Ахъ, Боже мой, я понимаю: ты, можетъ, думаешь, что отъ этого я буду меньше любить Володю и Мишу?! Какъ теб не стыдно! на всхъ моей любви хватитъ… я только стану еще счастливе!..

— Да я радъ, я радъ, — отвчалъ графъ Михаилъ:- только я невольно думаю о твоемъ здоровьи… ты такъ еще молода!..

Но она его не понимала, она ничего не боялась. Она восторженно цловала его и отъ него бжала къ дтямъ, и ихъ цловала, и смялась, и сіяла своей южной, горячей красотою, которая пышно развернулась за эти блаженные мсяцы.

А вокругъ нея, вокругъ этого счастливаго лучезарнаго созданія, все было такъ мрачно, такъ уныло и таинственно. Вковыя деревья роняли свои желтющіе листья. Осенній втеръ стучался въ окна. Потемнли и глухо ворчали волны Дона. Тишина стояла въ огромномъ мрачномъ дом, и только по каменнымъ корридорамъ гулко раздавались шаги молчаливой, подозрительно глядящей прислуги.

V

Прошло еще нсколько мсяцевъ. Повидимому не было никакой перемны, только графъ врно или самъ услышалъ гд нибудь, или ему передали о неблагопріятныхъ толкахъ между сосдями. Онъ уговорилъ жену объздить съ нимъ нкоторыя изъ самыхъ почетныхъ семействъ. Она, конечно, согласилась: — его слово было для нея закономъ.

Но эти новыя знакомства не доставляли ей никакого удовольствія. Она была такъ далека отъ интересовъ, которыми жило это общество; она вся ушла въ свою внутреннюю жизнь, въ свое счастье. Какое ей было дло до чужой жизни, до пересудовъ и сплетенъ.

Однако, ея природная доброта и ласковость заставили ее ко всмъ отнестись какъ можно миле и любезне. Ея сверкающая красота и молодость тоже должны были говорить въ ея пользу, должны были всхъ сразу расположить къ ней.

А между тмъ, несмотря на всю свою разсянность, она не могла не замтить странность въ обхожденіи съ нею. Ее принимали съ большимъ почетомъ, не знали куда усадить, чмъ угостить, но въ то-же время съ нею всмъ было какъ-то особенно неловко. Она подмтила нсколько странныхъ, непонятныхъ взглядовъ, разслышала нсколько, шопотомъ произнесенныхъ, фразъ, очевидно, относившихся къ ней и выражавшихъ не то какой-то ужасъ, не то сожалніе.

Чему ужасаться? Кого сожалть? Что все это значитъ?

Но, можетъ быть, ей только показалось. Во всякомъ случа, она скоро позабыла и эти взгляды, и этотъ шопотъ.

Она приглашала новыхъ знакомыхъ къ себ въ Высокое, извинялась и придумывала предлоги, объясняя, почему до сихъ поръ не сдлала этого.

Ея приглашеніями поспшили воспользоваться. Въ мрачный лсной домъ нсколько разъ назжали гости, нсколько пировъ задалъ графъ Михаилъ. И пиры эти отличались прежнимъ великолпіемъ, но веселья не было. Да и сама молодая хозяйка сильно скучала:

«Зачмъ все это? Къ чему этотъ шумъ, эта толкотня и хлопоты?»

Ей было жаль прежняго уединенія. Она боялась, что эти люди своимъ говоромъ, своимъ присутствіемъ разрушатъ блаженное очарованіе, въ которомъ она такъ долго находилась.

И она была права, — очарованіе начинало разрушаться, туманъ мало-по-малу разсявался.

Какъ это случилось? когда? въ чемъ собственно состояла перемна? Повидимому, все было по-старому. Графъ такъ-же любилъ, такъ-же ласкалъ ее, а между тмъ прежней жизни не стало. Ей не хотлось уже, какъ прежде, цлый день смяться или плакать отъ счастья. На нее нападала не то тоска, не то задумчивость. Она часто думала о томъ, что ее ожидаетъ. Скоро она будетъ матерью. Мысль эта, доставлявшая ей въ первое время такую радость, теперь какъ-будто иногда даже пугала ее. Графъ не разъ заставалъ ее, посл своихъ нсколько участившихся отлучекъ, въ слезахъ, съ опущенной головою.

— Милая, что съ тобой? — спрашивалъ онъ, беря ее за руки и нжно цлуя.

— Ничего, такъ, взгрустнулось! — отвчала она. — Гд ты былъ? Ты такъ часто теперь узжаешь изъ дому, я тебя совсмъ почти не вижу!

Она преувеличивала, она упрекала.

Онъ морщился и опять ссылался на обязанности.

Но, наконецъ, эти упреки стали раздражать его; онъ вдругъ заговорилъ съ ней такимъ тономъ, какого она прежде отъ него никогда не слыхала.

— Неужели ты думаешь, — говорилъ онъ:- что можно всю жизнь прожить, цлуясь и не отходя другъ отъ друга? И потомъ — твои слезы, твои упреки?.. Знай разъ навсегда, — я не люблю ни слезъ, ни упрековъ. Я люблю смхъ, улыбки, я полюбилъ тебя за твою улыбку, она такъ идетъ къ теб. Посмотри!..

Онъ поднесъ къ ней зеркало.

— Да посмотри-же на себя: на что ты стала похожа?

Она видла въ стекл свои заплаканные глаза, свое поблднвшее лицо, которое отъ слезъ, отъ блдности было еще прелестне, передъ которымъ должно было стихнуть всякое раздраженіе. Но онъ продолжалъ:

— Я не люблю такихъ лицъ. Слезы тебя не красятъ, слезливая женщина… да, вдь, хуже этого быть ничего не можетъ! Смотри, берегись, Ганнуся, очнись во-время, не то теб и впрямь придется заплакать!!

«Что это? Онъ уже грозитъ ей!»

Да, въ его голос вдругъ прозвучало что-то, что-то злое, холодное, страшное!

Она съ ужасомъ взглянула на него.

«Онъ-ли это? Онъ-ли ея милый, ея добрый и ласковый!?»

Прежній, совсмъ было забытый страхъ ея къ нему вдругъ снова хватилъ ее за душу. Но это было одно мгновеніе: Онъ, повидимому, понялъ, что зашелъ немного далеко, и успокоилъ ее ласковымъ словомъ и поцлуями. И она улыбнулась ему, засмялась и прогнала свою тоску, свои неясные страхи.

Однако, ненадолго. Прошелъ день-другой — и опять неспокойна Ганнуся.

— Да что-же это съ тобой, наконецъ, сталось? — говорилъ ей мужъ.

— Сама не знаю, милый, сама понять не могу что со мною. Но только иной разъ такъ мн тяжко, мн кажется, что я умру скоро…

— Ну, знаешь ли, наконецъ-то я понялъ! это такъ, причуды, это бываетъ въ твоемъ положеніи… Подожди вотъ немного — и все пройдетъ, и все какъ рукой сниметъ…

Ждать приходилось недолго: у Ганнуси скоро родился здоровый мальчикъ. Новая жизнь началась для нея, новое чувство вспыхнуло въ ней и охватило ее разомъ. Она опять повеселла, она не могла наглядться на своего ребенка.