Две жертвы

— Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ длается!

Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.

«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»

Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:

— Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…

Въ ея голос звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнус, что эта старуха дйствительно все знаетъ.

— Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое — невдогадъ мн… не понимаю! Не томи-же, говори скорй!!

— Пожди малость — все узнаешь! — упрямо твердила старуха. Бдная ты, горемычная! Да скажи ты мн одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ теб силушка?

— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.

Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожк. Вотъ передъ ними въ темнот густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:

— Говори, здсь никто не услышитъ насъ.

IX

— Охъ, матушка! охъ, сударыня! — начала старуха:- много грха, много окаянства, какъ еще громъ небесный не разразился, какъ молнія Божья не убила злодя!.. Жаль мн тебя, голубушка; долго молчала, а вотъ и не могу, будто велитъ кто все теб повдать… Страшно оно, да крпись, Богъ не безъ милости. Слушай, безталанная., графъ-то твой… любишь ты его, знаю, что любишь, а онъ тебя обманываетъ… Онъ злой человкъ, страшный человкъ, всю жизнь недобрыми длами, разбоемъ да душегубствомъ занимается. Кони-то, — т, что въ Дону купались, — ворованные кони, ихъ то и дло ночною порой его разбойники пригоняютъ, выдержатъ въ подземельи, потомъ тихомолкомъ лсомъ угоняютъ подальше да и продадутъ на сторон… Я-то все знаю, все вывдала, про вс ихъ разбои слыхала… Не однихъ коней крадутъ, — по дорогамъ грабятъ казну чужую, вещи дорогія съ собою привозятъ…

Ганнуся сжала голову руками.

«Такъ вотъ его дла!.. Вотъ куда онъ узжаетъ!.. Боже мой, его и теперь нтъ дома… онъ и теперь, можетъ быть, гд нибудь на дорог грабить… Разбойникъ… онъ разбойникъ!..»

— Гд онъ теперь… гд?! — безсознательно проговорила она. — «Да нтъ, не можетъ того быть, — выдумала все злая старуха!..»

— Не врю я теб, не врю, — вдругъ крикнула Ганнуся, отстраняясь отъ Петровны, и потомъ кинулась опять къ ней схватила ее за старыя, костлявыя плечи и стала трясти изо всей силы. — Не врю, говори сейчасъ, что ты меня обманула… что налгала, что все сама выдумала!.. Разв онъ можетъ быть разбойникомъ? Зачмъ ему быть разбойникомъ — онъ графъ, онъ богатъ…

Но, въ то-же время, сердце ея чуяло, что тутъ нтъ обмана, что старуха говоритъ правду. Она выпустила ея плечи, безсознательно упала на скамейку и залилась слезами.

— Солгала я!.. охъ, кабы солгала! — проговорила Петровна, оправляясь посл неожиданнаго порыва Ганнуси. — Сама увидишь каковъ онъ. Ты думаешь, онъ нынче-то ухалъ и далеко гд-нибудь теперь?!.. Анъ нтъ — недалече. Хочешь я теб покажу его…

— Веди-же, веди скоре!!

— Ладно, сударыня, только сдержись, не крикни, не то все пропало, даромъ только и себя и меня загубишь, а пути изъ того никакого не выйдетъ… на другое надо теб поберечь себя…

— Петровна, я, вдь, сказала уже, что силы у меня хватитъ… Веди ради Бога… Только дай я оправлюсь…

Она замолчала и сидла нсколько мгновеній неподвижная. Она уже не плакала, сердце у нея какъ-будто застыло. Она такъ давно ждала чего-нибудь ужаснаго, ждала разъясненія томившей ее тайны. Вотъ разъясненіе явилось — и поразило ее, какъ-будто она никогда не ждала ничего, какъ будто, чего она ждала, не должно было относиться къ нему, ея мужу.

И вспомнилось ей вдругъ первое время ихъ знакомства, тотъ страхъ, который она испытывала къ этому человку. Не напрасенъ былъ тотъ страхъ: сердце правду чуяло, чуяло свою горькую долю.

Но куда-же зоветъ ее старуха, что она ей покажетъ?! Она собрала вс свои силы, поднялась совсмъ даже спокойная съ виду и проговорила:

— Куда идти? веди меня, веди скоре… ты видишь, я спокойна!

Петровна пошла передъ нею, направляясь въ глубину парка. Черезъ нсколько минутъ он дошли до каменной ограды.

— Куда-же теперь? — въ изумленіи спросила Ганнуся:- здсь нтъ прохода!

— Есть проходъ, — шепнула старуха:- только ты, сударыня, тутъ никогда не бывала.

Она раздвинула руками густыя втки, и он стали пробираться вдоль ограды.

По временамъ старуха останавливалась, прислушивалась и пробиралась дальше. Ганнуся шла по пятамъ за нею. Вдругъ, старуха остановилась.

— Здсь, — сказала она:- вотъ дверца! Видишь ты… ея и не видно и всегда была заперта, а нынче и запереть позабыли, третью ночь стоитъ отпертая… я ужъ выслдила…

И, говоря это, старуха дернула своими дрожащими руками за маленькую скобку. Открылась узенькая, закрашенная подъ камень дверца. Старушка прошла въ нее. Ганнуся послдовала за нею. Она уже не задавала себ никакихъ вопросовъ. Она ни о чемъ не думала, ничего не чувствовала. Все въ ней какъ-будто остановилось. Теперь единственное стараніе ея было идти какъ можно осторожне, какъ можно меньше шумть; она вся превратилась въ слухъ и зрніе.

Он очутились въ какомъ-то узкомъ, темномъ проход между двумя каменными стнами. Высоко надъ головою мигали звзды, луна озаряла только самую верхушку блыхъ стнъ, а внизу было совсмъ темно и сыро. Он прошли шаговъ триста. Петровна остановилась, шепнула едва слышно:

— Тише, притаись! — и показала рукой передъ собою.

Ганнуся вглядлась: разстояніе между двумя стнами расширялось, проходъ оканчивался небольшимъ крылечкомъ, ведшимъ въ одно-этажное каменное зданіе. Оставивъ крылечко вправо, можно было пройти дальше, между стной, которая шла вокругъ всего парка, и стною этого зданія. Тутъ былъ узенькій проходъ, и въ этотъ-то проходъ повела Петровна Ганнусю.

— Слушай!!

Ганнуся уже и безъ того слушала. Она слышала людской говоръ, раздававшійся изъ этого неизвстнаго, никогда невиданнаго ею каменнаго домика. И видла она передъ собою полосу свта, ударявшую прямо въ стну. Этотъ свтъ долженъ былъ идти изъ окна. Вотъ и окно. Затаивъ дыханіе, Ганнуся мгновенно подкралась къ нему и взглянула. Окно занавшено, но не плотно, изъ праваго угла стекло выбито. Все видно, все слышно, все въ двухъ шагахъ… Она не дышетъ, не шелохнется, смотритъ въ небольшую щель изъ-за занавски. Ей видна часть комнаты, ярко озаренная…

Вся эта комната убрана дорогими коврами, по стнамъ на полкахъ разставлена массивная серебряная посуда. Но Ганнуся не замчала этого убранства; она не мигая глядла на другое: передъ нею мелькали человческія фигуры; она отчетливо могла разсмотрть вс лица. Нкоторыя изъ этихъ лицъ ей знакомы:- она видла ихъ тамъ, въ большомъ дом, у себя, за своимъ столомъ, — эти невдомые внезапно появлявшіеся и исчезавшіе пріятели ея мужа. Но они не одни здсь. Вотъ передъ нею мелькаютъ женщины, молодыя и красивыя женщины… только въ какомъ он вид!.. Какой стыдъ!.. Он пляшутъ, он поютъ…