Две жизни. Том I. Части I-II

Иллофиллион кивнул мне, тут открылась дверь, и мы вошли в дом.

Скромный снаружи белый домик с мезонином был чудом уюта внутри. Большая передняя – нечто вроде английского холла – разделяла дом на две части. Стены были обшиты невысокой панелью из карельской берёзы. Такого же дерева были вешалка, стулья, кресла, столы. Стены выше панели были обиты сафьяном бирюзового цвета, по ним спускались большие ветки мимозы. Пол был застлан голубым ковром с жёлтыми и белыми цветами. Я остановился зачарованный. В этой комнате так легко дышалось, словно это был замок доброй феи. Я стоял, по обыкновению, «Лёвушкой – лови ворон» и не знал, в каком месте земного шара нахожусь. Я ничего не слышал, а только смотрел и радовался гармоничной обстановке этой комнаты; никогда я не видел даже жалкого подобия её.

На верхней площадке лестницы открылась такая же, карельской берёзы, дверь с бирюзовой ручкой, и показалась женская фигура в белом, которая стала спускаться вниз. Каково же было моё изумление, когда я увидел, что лицо девушки в белом, её руки, шея были совершенно чёрные. Она подошла прямо к Иллофиллиону, протянула ему обе чёрных руки и заговорила по-английски.

Неожиданно увидев в первый раз в жизни чёрную девушку не в балагане, а разговаривающую по-английски, с прекрасными манерами, с фигурой вроде статуи, с лицом красивым, без ужасных толстых губ, и с косами, а не с чёрным войлоком на голове, – я просто испугался. Должно быть, моё лицо выражало моё смятение достаточно выразительно, так как даже неизменно выдержанный Иллофиллион засмеялся, а я поспешил спрятаться за его широкую спину.

Сейчас я даже не понимаю, почему я так испугался тогда. Правда, она быстро вращала глазами, так, что их белки сверкали, и столь же быстро говорила горловым голосом, но ничего отвратительного в ней не было. Она даже была по-своему нежна и женственна, быть может, даже прекрасна.

Но тогда она внушала мне ужас.

Я всё пятился назад, пропустив вперёд обоих турок, которые, очевидно, были с ней знакомы. Я дрожал от ужаса, что мне придётся коснуться этой агатовой руки.

О чём-то договорившись с Иллофиллионом, чёрная девушка быстро прошла своей лёгкой походкой в комнату направо. Иллофиллион обернулся ко мне, а я вытирал пот со лба и не мог успокоить своего колотившегося сердца. Иллофиллион, улыбаясь, подошёл ко мне, но, посмотрев внимательно на меня, перестал улыбаться и очень ласково сказал:

– Я должен был предупредить тебя, что у друга Флорентийца ты встретишь семью негров, спасённую им во время путешествия по Африке. Эта девушка была младенцем привезена в Россию вместе с двумя маленькими братьями и матерью. Она хорошо образованна, очень предана Флорентийцу и Ананде. Я не сообразил, что твои нервы были серьёзно потрясены за эти дни испытаний, и переоценил твои силы. Прости мою несообразительность, возьми эту конфету, сердцебиение сейчас пройдёт.

Я долго ещё не мог успокоиться, сел на стул, и Иллофиллион подал мне ещё какой-то воды. Я всеми силами стал думать о Флорентийце, только бы не упасть в обморок, как в доме Ананды.

Но мне вскоре стало лучше. Я снова сделал над собой огромное усилие, улыбнулся и сказал, что девушка своими движениями напомнила мне змею, а я змей боюсь до ужаса.

Молодой турок весело рассмеялся и согласился со мной, что змеи очень противны, но сказал, что в этой тонкой и высокой девушке он не видит ничего змеиного.

В эту минуту чёрная девушка снова показалась. Я вооружился, как барьером, мысленным обликом Флорентийца и смотрел теперь на неё совершенно спокойно. И вправду, только от неожиданности можно было так перепугаться. Ничего противного в ней не было. По стройности и совершенству форм это была настоящая чёрная статуя. Лицо у неё тоже было интересное, только глаза, огромные, выпуклые, блистающие белками, поражали воображение. И контраст её чёрной кожи и безукоризненной белизны одежды в этой дивной светлой комнате, где моё воображение уже поселило золотоволосых ангелов, действовал на меня удручающе.

Я всеми силами мысленно вцепился в руку Флорентийца; и ещё раз осознал своё незнание жизни, неопытность и невыдержанность. «Враг не дремлет и всегда будет стараться воспользоваться каждой минутой твоей растерянности», – вспомнил я из письма Али.

Не успели все эти мысли мелькнуть в моей голове, как чёрная девушка уже подошла к Иллофиллиону и сказала, что хозяин просит его одного пройти к нему в кабинет, а остальных приглашает в сад, куда они вместе с Иллофиллионом выйдут через четверть часа. Иллофиллион прошёл в комнату хозяина, очевидно зная дорогу, а нас девушка повела в сад, открыв зеркальную вращающуюся дверь, которую я принял за обыкновенное трюмо. Через эту дверь мы попали в библиотеку, с несколькими столами и глубокими креслами, а оттуда вышли на веранду и спустились в сад.

Какой чудесный цветник был разбит здесь! Как красиво сочетались в гамме красок незнакомые мне цветы! Щебетали птицы, деревья отбрасывали фантастические тени на дорожки. Такой мир и спокойствие царили в этом уголке, что не верилось в близость моря, шум которого здесь не был слышен, в его бури и тот ужас, через который мы только что прошли, чтобы попасть сюда, в это поэтическое царство безмятежного мира.

Я слышал как сквозь сон, что девушка предлагает осмотреть сад, где есть растения всего мира, и полюбоваться рощей запоздало цветущего миндаля. Но я не хотел двигаться, не хотел не только говорить, но даже слушать человеческую речь. Я остался у цветника, сел на скамейку под цветущим гранатовым деревом и стал думать о Флорентийце и о том, какой у него друг, и дом, и сад которого – всё полно таким миром и красотой.

Я забыл обо всём и унёсся в мечты о счастье всех людей, о возможности каждому жить так, как ему надо по его духовным и физическим потребностям. «Не для себя одного, – думал я, – создал этот уголок хозяин. Сколько бурь сердечных, сколько разлада должно утихнуть в душах людей, попадающих в эту тишину и гармонию! Здесь словно каждый предмет, каждый цветок напитаны любовью».

Мне казалось, что я понял, чем должно быть земное жилище тех, кто любит людей, видя в каждом из них подобие самого себя и каждому стараясь принести помощь и утешение. Я представил себе внешний облик хозяина, внутреннее существо которого казалось мне понятным. Я невольно связал его облик с образом Флорентийца и почувствовал новый прилив сил, представив себе своего друга в белой одежде и чалме, каким я увидел его в первый раз на пиру у Али. «Увижу ли я вас, дорогой Флорентиец? О, как я люблю вас!» – говорил я мысленно всей глубиной сердца, и ясно – как будто совсем рядом – услышал его голос: «Я с тобой, мой друг. Храни мир, неси его всюду, и ты встретишь меня скоро».

Слуховая иллюзия была так ярка, что я встал, чтобы броситься на зовущий меня голос. Но вместо Флорентийца я увидел на веранде Иллофиллиона, зовущего меня, жалкого «Лёвушку – лови ворон».

Иллофиллион стоял на веранде рядом с человеком в обычном европейском лёгком костюме. Контраст между тем, что рисовало мне воображение, и тем, что было на самом деле, был таким разительным, что я не мог удержаться от смеха над самим собой. И все неожиданности – и чёрная девушка вместо ангелов, и совсем другой человек вместо Флорентийца, – всё вместе вызвало во мне смех над собственной детскостью.

Совершенно не сознавая неприличия своего поведения, я встал и пошёл, смеясь, на зов Иллофиллиона.

– Что тебя веселит, Лёвушка? – спросил Иллофиллион, нахмурясь.

– Только собственная глупость, Лоллион, – ответил я. – Я, должно быть, никогда не выйду из поры детства и не сумею впитать в себя тех достоинств, живой пример которых вижу перед собой. Мне смешно, что я всё попадаюсь в иллюзии, которые мне подстраивают мои глаза и уши. Это всё противная дервишская шапка, тяжёлая и жаркая, наделала бед, испортив мне слух.

– Нет, друг, – сказал хозяин дома. – Если твои иллюзии ведут тебя к доброму и весёлому смеху, ты можешь быть спокоен, что достигнешь многого в жизни. Только злые люди не знают смеха и стремятся победить упорством воли; но они не побеждают. Побеждают те, кто умеет любить.

Я остановился как вкопанный. Мысли вихрем завертелись в мозгу. Что было общего между этим человеком и Флорентийцем? Почему сердце моё точно наполнилось блаженством? Я видел перед собой человека среднего роста, с тёмно-каштановыми волнистыми волосами, на которых была надета небольшая шапочка вроде тюбетейки. Прекрасные синие глаза смотрели мягко, любяще, хотя и выражали огромную силу. Вот это выражение силы, энергии, внутренней мощи и поразило так меня, вызвав в памяти образ Флорентийца и пылающую мощь глаз Али.