Две жизни. Том I. Части I-II

Сэр Уоми подошёл ко мне, ласково меня обнял и шепнул:

– Радуйся находке, но войди внешне в роль светского воспитанного человека.

Тут ко мне подошёл Иллофиллион, взглянул на книги, потом на меня и весело рассмеялся.

– Теперь ты, Лёвушка, видишь, что не только ты скрывал от брата свой литературный талант, но и он скрыл от тебя свои книги. Ты всё-таки нашёл их. Теперь тебе надо скорее становиться писателем, чтобы твои книги тоже попали ему в руки. Тогда вы будете квиты!

– Вот как! Капитан Т. – ваш брат? – сказала Хава. – Тогда вам будет очень интересно прочесть его последнюю книгу, в ней есть даже портрет капитана Т.

С этими словами она быстро открыла шкаф у правой стены, подкатила туда лесенку и достала книгу в синем переплёте, подав мне её развёрнутой на той странице, где был изображён портрет брата. Он был очень похож, только лицо его было строже и серьёзнее, и на нём лежал отпечаток какой-то отрешённости.

Я прочёл заголовок: «Не жизнь делает человека, а человек несёт в себе жизнь и творит свою судьбу». Я ничего не понял, к стыду своему, – ни в одном из заголовков книг брата. Тяжело вздохнув, я поблагодарил. Взяв все три книги, я вышел в сад, где теперь сидел сэр Уоми и все остальные гости.

Подойдя к нему, я сказал печально, что все три книги брата для меня очень дороги, но они мне кажутся таинственной китайской грамотой. Я попросил у доброго хозяина разрешения взять с собой эти книги с тем, чтобы потом выслать их ему обратно из Константинополя.

– Возьми, друг мой, и оставь их себе, – ответил он. – Я всегда смогу пополнить свою библиотеку. Тебе же пока труднее, чем мне, достать их. Что же касается содержания этих книг, то у тебя сейчас такой чудесный учитель и воспитатель в лице Иллофиллиона, что он растолкует тебе всё, чего ты не поймёшь. Он тебе и о нас всё расскажет, – прибавил он, понижая голос так, чтобы нас не смогли слышать турки, которых Хава увела немного подальше, рассказывая что-то о цветочных клумбах.

– Не огорчайся так часто своей невежественностью и невыдержанностью, – продолжал сэр Уоми, усаживая меня на скамью между собой и Иллофиллионом. – Если ты хочешь спасти жизнь брата, – развивай героические чувства не только в одном каком-то деле. Но в каждом обычном дне живи так, как будто это твой последний день. Не оставляй запаса сил и знаний на завтра, а отдавай всю полноту мыслей и чувств сегодня, сейчас. Не старайся развить силу воли, а действуй так, чтобы быть просто добрым и чистым в каждую пробегающую минуту.

К нам подошли турки с Хавой, державшей в руках прекрасный портфель из зелёной кожи. Передавая его мне, она лукаво улыбнулась, спрашивая, не напоминает ли мне зелёный цвет чьих-либо глаз.

– А внутри, – прибавила она, – вы найдёте портрет сэра Уоми.

Я был тронут вниманием девушки и сказал ей, что, очевидно, всем вокруг неё тепло, что я всегда буду помнить её любезность и опечален тем, что я плохой кавалер и у меня нет ничего, что я мог бы оставить ей на память.

– Ну а если я найду что-нибудь, что принадлежит вам? Оставите ли мне свой автограф на память?

Я совершенно опешил. Моя вещь в этом доме? Я потёр лоб, проверяя, не заснул ли уж я мёртвым сном Флорентийца? Хава звонко рассмеялась и своим гортанным голосом сказала:

– Я жду ответа, кавалер Лёвушка.

Я окончательно смутился, и за меня ответил сэр Уоми:

– Неси своё сокровище, Хава, если оно у тебя есть. И не конфузь человека, который ещё и сам не знает, что подал миру прекрасную жемчужину и украсил многим жизнь.

Я перевёл глаза на сэра Уоми, думая увидеть на его лице уже знакомое мне юмористическое выражение. Но лицо его было серьёзно, и смотрел он ласково. Я почувствовал привычное мне раздражение от всех этих загадок и уже готов был раскричаться, как в дверях увидел Хаву с толстой книжкой в руках. Это был журнал «Новости литературы». Развернув книжку, она поднесла мне страницу с заголовком рассказа: «Первая утрата – и свет погас». Это был тот мой рассказ, что пленил аудиторию и какого-то литератора на студенческой вечеринке в Петербурге, а теперь был напечатан. Хава перелистала страницы и показала мне подпись: «Студент Т.».

– Ну, пиши автограф, – сказал Иллофиллион, – и надо собираться на пароход.

Я взял из рук Хавы карандаш, взглянул на неё, рассмеялся и написал:

«Новая встреча – и свет засиял».

Мой автограф вызвал не меньшее удивление всего общества, чем появление моего рассказа.

– Ты ещё и сам не осознаёшь, что смог выразить в своём рассказе и что значат слова твоего автографа, мой юный мудрец, – сказал, прощаясь, сэр Уоми. – Но в нашу следующую встречу ты уже будешь во всеоружии знания. Иди сейчас так, как тебя поведёт Иллофиллион, и дождись в его обществе возвращения Флорентийца.

Он обнял меня и ласково провёл рукой по моим волосам. Хава протянула мне обе руки. Я склонился и поцеловал одну за другою эти прекрасные чёрные руки, как бы прося прощения за испуг и отвращение, которые они мне внушили вначале.

Я почувствовал, что руки её задрожали, а когда поднял голову, увидел изменившееся выражение лица Хавы и услышал шёпот:

– Я всегда буду вам верной слугою, и свет мне будет сиять и от вас.

Нас разъединил Иллофиллион, подошедший проститься с Хавой.

Мы вышли все вместе из дома и расстались с турками, которые хотели навестить ещё своих родственников. Я удивился, как промелькнуло время. Казалось, мы пробыли у сэра Уоми только час, а на самом деле было уже около семи часов вечера.

Я был рад, что турки ушли; говорить мне совсем не хотелось. Иллофиллион взял меня под руку, мы свернули на какую-то улицу и зашли в книжный магазин. Иллофиллион спросил, нет ли последнего номера сборника «Новости литературы».

– Нет, – ответил приказчик. – На этот раз всё раскупили.

Тут кто-то из другого угла магазина сказал, что можно снять с витрины последний номер, если мы наверняка купим книгу. Иллофиллион уверил, что мы купим её непременно, приказчик снял её с витрины, мы расплатились, уложили книгу в мой портфель и вышли.

– Как не хочется идти на пароход, Лоллион, – сказал я. – Век жил бы тут, в саду сэра Уоми.

– Ну, вот и верь тебе! Ты хотел век жить возле Флорентийца, всю жизнь разделять его труды. А теперь хочешь жить в саду Уоми? – улыбнулся Иллофиллион.

– Да, – ответил я. – Слова мои могут показаться изменой Флорентийцу. И сам я даже не смог бы вам передать, что творится в моём сердце. Оно как будто ещё расширилось, там живёт уже не один мой брат и Флорентиец. Я ещё не могу понять, что общего я нашёл между всеми вашими друзьями: Али, Флорентийцем и сэром Уоми. Но какое-то высшее благородство, какая-то невиданная сила в них общие. Я даже думаю, что и вы, и Ананда имеете много общего с вашими друзьями. Я не могу ещё взять в толк, почему все вы ко мне так беспредельно милосердны и самоотверженны! Защищая брата, который, конечно, достоин всякой защиты и помощи, вы все делаете и для меня тоже столь многое, чего я вовсе не заслужил. И вы, лично вы, Лоллион, – чем смогу я когда-нибудь отплатить вам?