Двенадцать обреченных

— Я, наверное, приглашу еще потом и Худур и Геннадия, вы мне подскажите, как его найти.

Она ловко и точно собрала на стол: две тарелочки с чем-то, два бокала, две ложки, ваза… классная эта Даня. И точно в Левином вкусе.

— Геннадий серьезно болен. Безнадежно. Не встает.

— Жаль.

— А Худур только что убили. Десятого августа. Подложили гранату в рояль на даче.

Даня всплеснула руками и села на диван. Личико у нее стало отчаянно-отекшим и сразу — мокрым:

— Что же это?! Как же я?!

— Тебе (я почему-то перешел на «ты» — вид у нее, что ли, такой или потому что плачет?) разве что-то угрожает?

— Но… Леву убили нарочно! Теперь — Худур! Я же жила с ним по обещанию!

— По обещанию?

— Лева вдвое старше! А я из города Дмитрова! Нет, он был очень интересный мужчина. Очень натренированный. И он же художник. В его кабинете музей! И его вещи покупали. Но я хотела… короче, он меня сделал наследницей всего. Эта квартира приватизированная, она дорогая, в центре. Тут вон рядом Смоленская, метро… а у Левы две жены, у них дети. Он говорил, что они обязательно на меня налезут, если с ним что-нибудь случится.

— Он ожидал, что может что-то случиться?

— Он… да, ожидал. Он сам не знал, но боялся. Не потому, что такое время, а что его произведения и квартира. И он был очень вообще-то подозрительный такой, и, наверное, не зря.

— Если убили, то выходит — не зря.

— А теперь… Худур… Но я вообще-то думала, что она его убила.

Вот те раз! Даня промокала глаза, а я чуть опять не сделался кем-то вроде диснеевского персонажа.

— Почему?! При чем Худур? Ее нет на свете две недели!

— Я сейчас скажу… Дело еще не возбуждено. Вернее, я еще не рассказала никому… почти. Вас, Андрей, я не боюсь почему-то. Лева мне про вас рассказывал. А про Худур, что она очень практичная, но стерва.

Даня перешла к столу и стала накладывать на тарелочки варенье. Руки у нее крупно дрожали и не все получалось.

— Дело в том, что Лева выпивал.

Это я знал. Не сомневался, что он не просто выпивал, а, судя по началу этого процесса еще до паузы в наших отношениях, он в последние годы должен был как минимум пить запоями…

— Я знаю. Сильно пил?

— Он лечился. Он два раза кодировался и по шесть месяцев держался. А тут должен был на юбилей к Худур, ну вы же знаете. Одиннадцатого августа. А он в запое был. И я…

Она замотала кудрявой головкой, махнула ручкой и ушла, судя по шагам и повороту строчки шагов вправо — на кухню. Я еще помнил расположение кухни? Но все остальное тут было новым.

Даня вернулась с кофейником. Налила. Села. Опять промокнула глаза, протянула слабую, обнаженную, с синеватыми ижицами венок руку:

— Я его побила. Я его очень просила завязать. Он пятого августа остановился. Плохо спал сперва. Я восьмого или седьмого позвонила Худур, что мы не приедем на юбилей. А она восьмого или девятого прислала бутылку. Коллекционное шампанское. Такая двести тыщ стоит, если не больше.

— Прислала?

— Ну, она же не знала, что Лева «завязал». Прислала. Мужик один привез, мимо ехал. Ее знакомый. Хоть, мол, не придете, то вам презент.

Даня очень мило смутилась (я не понял отчего), отпила из чашки, недоуменно поглядела на бокалы:

— А вы выпьете? У меня есть… хорошее вино. Не то.

— Не то?

— Я сама виновата! — громко и решительно сказала Даня. — Я слабовольная! Мне хотелось в воскресенье того шампанского попробовать! Так захотелось, как не знаю чего!

Она взмахнула ручками, взялась за щеки, опять взмахнула:

— Я такая дура! Я откупорила бутылку. А оно не выстрелило почти, очень слабо. Хотя я не умею открывать. А Лева услышал. И пришел сюда. Вот здесь это было. Я ему говорила, что он «завязанный», но он уговорил же! А я потом пошла, он уже нам налил, я пошла на кухню за ананасом, прихожу, а он вот тут стоит и так делает: «а! а! а!», а сам весь синий. А потом упал!

Даня вскочила и стала ходить возле дивана — три шага туда, три обратно, — зажмурившись и ломая пальцы. Я же молчал и пытался представить себе это: Лева задыхающийся у стола, упавший, посинев. Вот тут качался, все с меньшей амплитудой, пока не замер осколок бокала, вон там стекала на пол струйка вина…

— Я вызвала «скорую», а они же не едут. Обещала заплатить. Но уже он больше не дышал.

— Что нашли?

— Сказали — инфаркт сердца. И что были старые рубцы на сердце.

— Но ведь могло и так быть.

— Нет! — Даня остановилась и показала в угол: — Вот здесь жила Тонька!

— Тонька?

— Собачка! Такая маленькая. Японская. Я на другой день ей в суп налила того шампанского.

Наступила пауза. Я представил себе собачку Тоньку. То был, скорее всего, противный дрожащий подвид «голых» микрособак — я терпеть их не могу…

— Короче, Тонька сдохла тут же.

— И где же эта бутылка?

— В холодильнике. Я так и не пробовала. Руки после этой бутылки мыла.

— А экспертиза? Что-то надо же было делать!

— А я боюсь! Вы не понимаете! Меня же и обвинят! А теперь еще и Худур умерла! Меня обвинят! Ты же, мол, отравила! Все на тебя переписано, муж пьяница, старый! Чего я докажу? Я откупорила, я наливала! Может, я чего сунула ему в стакан! Или в бутылку с ходу! Да эта Оля, вторая жена, она и так уже угрожала, что я убила, довела Леву!

— Ну, Даня… это не дело. Я понимаю, что сейчас доверять никому нельзя, но ведь убили же Левку! И мне-то ты это прямым текстом… значит, мне, например, доверяешь. Я попробую бутылку сдать через знакомых, но и так ясно. Кто привез ее?

— Я его один раз до этого видела. Опять же у Худур. Такой он плотный и рычит… ну… он между словами рычит, как диктор-путешественник такой старый, Сенкевич, только громче рычит: «э-р-р-р».

— Я, кажется, знаю. Как его звать?

— Как мужа Худур. По-моему, Борис.

— Знаю. Борис Михалыч Скоков. Я, Даня, вроде бы опять за следователя буду. Постараюсь, что могу, узнать, если ты так не хочешь, чтобы официально. Отолью из этой страшной бутылки на анализ, найду Скокова…

Все-таки как-то не мог я отделаться от мысли, что муж Худур скорее всех приближается к тому страшненькому, мутному силуэту на фоне вечерних окон, каким мне пока рисовался убийца. Генка, умирающий Генка-профессор-священник был прав. Нас, конечно, хотели убить когда-то всех скопом, а потом стали убивать по одному, правда, с попыткой ликвидировать партией с помощью взрывающегося на торжествах рояля. Приобщив уклонившегося от ликвидации Леву с помощью бутылки… как раз исходившей из семейства Худур. Борис-то Михалыч не из той компании, не наш, — это так, переносчик заразы. Отравоноситель. А вот друг — Борис…