Движение Rapid Eye
Шрифт:
Как мы заметили в Лос-Анджелесской Опере, и как моряки замечали в шестнадцатом веке, и как человек, сказавший мне, что его взволновал Иисус среди Голливудских восковых фигур, Пи-Орридж заметил, что самое общее, простое, распространенное зачастую как раз и упускается из виду — по общему признанию, редко задействуется. Во всех наших бесчисленных беседах он лишь намекал на это, но всякий, кто видел его работы, знает или чувствует, что происходит.
Просто выраженное наблюдение, что Искусство и Магия могут, и зачастую точно совпадают в целях и задачах, и что в продуманном социальном союзе двух предположительно несопоставимых традиций, утопия, предугаданная авангардными мечтателями в Искусстве, Радикальными Политиками и Оккультистами, может быть достижима в сознании людей. Возможно, Уильям Блейк, У.Б. Йейтс, Сальвадор Дали и другие тоже это понимали. Сейчас
Многие художники-активисты, представители «хардкора», сбрасывают со счетов «оккультизм», так же, как они отворачиваются от сюрреализма. Политизированные активисты обожают футуризм, дада, «Ситуационистский Интернационал», панк и занудную «Классовую войну» Йена Бона по тем же причинам, по которым они остерегаются У.Б. Йейтса или Сальвадора Дали — потому что они способны понять вещи лишь в очевидном политическом контексте (несмотря на то, что эти два персонажа были глубоко политизированными националистами, подчас работавшими в романтической и сюрреалистической манере).
Илл.: афиша
Любые намеки на романтизм или альтернативы прямому политическому конфликту являются никчемной аферой, выдуманной для отвлечения от «истинных проблем».
К моему удивлению, многие люди, читавшие первый выпуск «Rapid Eye», отозвались следующим образом — «мне нравятся материалы про музыку и культуру, но мне не нравится весь этот оккультизм». Или — «не понимаю, зачем ты пишешь о Кроули и всей этой алхимической чепухе», точно оккультное искусство и социальные причины его существования отделены от острых, подрывных арт-движений. Как мы уже говорили, в оккультизме много нездорового, помпезного и нелепого. Но некоторые люди упускают из виду, что «оккультисты» и «Художники» разделяют многие глубоко укоренившиеся эмоции, мотивации, социальные позиции и цели. В 90-х Искусство стало куда более важно для общественного андеграунда, поскольку бэби-бумеры выросли и потеряли интерес к чисто развлекательной поп-культуре.
Оккультный мир в свою очередь, несмотря на засилье безнадежных нью-эйдж-еров [sic], получил приток новых взглядов, какого не было с 1960-х годов. Все признаки на лицо, от предсказуемой (запоздалой) резкой критики тэтчеризма и рейганомики, до де-материализма, внимания к экологии и утрате интереса к традиционной левой политике. Социальные последствия такой перемены слишком важны, чтобы оставить их скептически настроенным острякам-позерам, которые, похоже, оккупировали мир изобразительного Искусства и традиционную сферу Оккультизма для своих собственных, нудных, невразумительных целей. Пока артистический и «оккультный» миры расширяются, чтобы стать способными принять новую, более необходимую, более выраженную общественную роль — восприимчивую, доступную каждому, не только нескольким художникам и «Докторам» — тогда этот поток Желания, ощущаемый миллионами, иссякнет. На предметах, на непонятных гримуарах, на музейных постаментах: Как гласит девиз Гилберта и Джорджа — «Искусство для всех». Мы все — художники. Но никто из нас не является Художником.
Это ни в коей мере не означает ухудшение качества искусства. Это означает поощрение художников и писателей, которым есть что сказать, помимо «Купите Меня» или «Смотрите на Меня и будьте гламурными» или «вы можете поддержать мою неопределенную революционную позицию». Это означает поощрение попытке перестать позволять атрофироваться мозгам людей из-за страха, что их назовут «псевдоинтеллектуалами». Это означает поощрение людей перестать беспокоиться, когда ограниченные критики, такие как я сам, называют их «претенциозными». Это означает открытие старых миров, для всех. Это значит, что оккультисты, писатели и художники перестанут думать о себе, как о существах особенных, отличающихся от прочих. Когда ты путешествуешь по миру, ты понимаешь, что есть лишь одна стоящая вещь, о которой стоит написать домой. Что все одинаковые.
Иллюстрация: Гилберт и Джордж: «Искусство для всех»
«Кто такой Христос? Он такой же, как ты, ему наплевать! Дада спасут мир! Христос — дурак!»
«Прекрасное начало литературной карьеры».
Пасхальное воскресенье, апрель 1950 года. Торжественная месса в Нотр-Дам. Десять тысяч человек заполнили собор. Затем, вовремя перерыва после кредо, двадцатидвухлетний Мишель Мурре, одетый в рясу доминиканского монаха, взобрался на кафедру и начал читать проповедь.
«Сегодня, в пасхальный день, здесь, под символом Собора Парижской Богоматери, я обвиняю всемирную католическую церковь в ужасно ложном извращении нашей жизненной силы перед лицом грядущих пустых небес. Я обвиняю католическую церковь в мошенничестве. Я обвиняю католическую церковь в том, что она заразила мир мрачной моралью. Это гноящаяся язва на разлагающемся теле Запада. Истинно говорю я вам: «Бог мертв!»
В этот момент органист сообразил, что происходит и поспешно начал играть, пытаясь заглушить слова богохульника. «…ваши молитвы — грязный дым над полями битв Европы!..» Вздох возмущения прокатился по огромной толпе прихожан, люди встали. «… Мы объявляем о смерти Господа Христа, чтобы мог жить Человек!» К этому времени швейцарские гвардейцы собора вытащили свои мечи и направились к Мурре. Один из его сообщников, Жан Руллье попытался защитить его, ему разрубили лицо. Кровь друга стекала по его рясе, Мурре улыбнулся и благословил верующих, пока он и три его друга бежали к выходу, преследуемые десятками человек. Четверо молодых людей бежали вдоль Сены, а толпа желающих их линчевать следовала за ними по пятам. Они были спасены, и арестованы, полицией.
После одиннадцати дней заключения в полицейском участке, Мурре освободили. Через три месяца он написал книгу «Назло проклятию», которая была так хорошо принята церковью, что архиепископ Парижский порекомендовал приобрести ее всем церковным библиотекам в Париже.
«Мы должны принуждать себя сохранять спокойствие при упоминании о наших старых мечтах», — писал он, «принять руины и быть счастливы с ними». (Говоря о «руинах» структуры западного мира, которые он отчаялся найти, «мертвых конструкциях, лишенных души».). Вера, таким образом, на время утрачена, Мурре говорит, что он «систематически уходил со своего пути, чтобы обнаружить уродство, зло и грехи во всем». Он приписывает это «лишь разочарованию, проявившемуся в браваде, маске, скрывающей наше разочарование, когда мы не находим правды, красоты, добра».
Как показывает Грейл Маркус в своей книге «Следы помады», Мурре, типичный французский католик, отреагировавший таким образом на утрату веры в Христа, затем в Маркса, затем в экзистенциализм, ритуально «исповедовавший» смерть Бога, чтобы освободится от цикла структуры веры, которая без базиса Бога, для него ничего не значит. Однажды убив Бога, он, как Иуда, обнаружил, что Бог воскрес. Мурре и Иисус Христос на пару недель попали на первые полосу газет по всему миру, и он вернулся к католицизму. Как и Серрано сорок лет спустя, Мурре сделал потрясающий «пиар» церкви.
«СКОРО СТАНУТ ЖИВОПИСНЫМИ РУИНАМИ»
«ВЕРИМ В РУИНЫ»
Пасхальное воскресенье 1966 года. Сто шестьдесят лет с того дня, как герой оперы Пуччини, художник Марио, был выбранен за святотатственность его полотна в церкви Сант-Андреа, в Томпкинс-Сквер-парк, в нью-йоркском Ист-Виллидже, был замечен человек, волокущий за собой вдоль Авеню-Б десятифутовое распятие. Этим человеком был медиа-художник Джой Скаггс, который собственноручно сделал это распятие, использовав индейский скальп с настоящими человеческим волосами и венец из колючей проволоки. Тело было сделано из металла, дерева, между ног торчал огромный гипсовый член. Скаггс сделал провокационный, иконоборческий жест, «мое личное персональное выражение гнева против лицемерия церкви». Нельзя не восхищаться его мужеством. В то время Алфавит-Сити в Нижнем Ист-Сайде все еще оставался местом обитания истовых католиков из Польши и Пуэрто-Рико. Скульптура была вырвана из рук Скаггса группой разъяренных юнцов, но была спасена, по иронии судьбы или нет, отцом Майклом Алленом, прогрессивным священником, руководившим католической церковью Святого Марка-в-лесах по соседству, в которой художник и его произведение и нашли убежище.