Дворцовые тайны. Соперница королевы

Я едва успела завершить чтение мрачного письма Роберта, когда услыхала стук копыт и крики во дворе под моим окном. Я выглянула и увидела, что кого-то вносят в дом. Первой мыслью моей было: неужели это Роберт? Он ранен? Его привезли домой умирать? Я кинулась вниз по лестнице и сразу же поняла, что стонущий человек, которого внесли в зал, — не Роберт.

Сначала я почувствовала огромное облегчение, а потом тревогу. Ноги сами понесли меня вперед, и вот я уже стою у стола и смотрю в смертельно-бледное лицо молодого Криса Блаунта в окровавленной и изодранной рубахе, которого сумели довезти до поместья и положили умирать под моей крышей на моих глазах.

Глава 39

Лицо у Криса Блаунта было как у благородного римлянина: орлиный нос, высокий чистый лоб, дивно очерченный рот, а губы — нежные как у ребенка. Он открыл свои ярко-синие, замутненные страданием глаза лишь на третий день после того, как его доставили в Уонстед. Пока еще наш конюший оставался бледен, но мало-помалу его щекам возвращался цвет, а когда он попытался заговорить, то это точно был голос Криса. Голос, который я столько раз слышала раньше, полный почтения и заботы: «Позвольте, я принесу вашу шаль, миледи?» «Я подвину скамейку в тень, чтобы вам было удобно, миледи…»

Я была уверена, что он умрет, но таившаяся в нем несокрушимая сила его молодости, его воля к жизни спасли его. И еще, наверное, он поправился благодаря моей заботе и постоянному уходу, но поняла это я уже позже. Тогда мне было не до отвлеченных мыслей, ибо я нянчилась с ним, как когда-то с маленьким Денби, день и ночь сидела у его кровати, следила за тем, чтобы его ужасная рана навылет в груди и боку от мушкетной пули, воспаленная и гноящаяся, обрабатывалась бы по всем правилам французским костоправом месье Эзаром. Этот лекарь теперь жил у нас в поместье, дабы пользовать заболевших домочадцев, если в том возникнет нужда. В таких больших владениях, как наше, всегда есть больные и немощные. Одних слугу нас было более сотни, и мы с Робертом считали себя обязанными заботиться не только о них, но и об их семьях.

Я сидела у постели Криса, глядела на его прекрасное молодое лицо, то и дело меняла прохладную влажную повязку у него на лбу — а Криса терзала жестокая лихорадка — и молилась. Молитвы мои были услышаны, и в тот памятный для меня третий день своего пребывания в Уонстеде Крис в первый раз открыл глаза и произнес несколько слов.

— Негоже вам слишком много возиться с молодым человеком, — язвительно бросила мне мистрис Клинкерт, выбегая с очередным поручением из спальни, в которой на резной широкой дубовой кровати лежал Крис. — И не забывайте, что вы — замужняя дама, хотя супруг ваш сейчас далеко за морем!

Я строго отчитала мистрис Клинкерт за одно лишь предположение о том, что моя забота о Крисе вызвана чем-то большим, чем попечением об одном из заболевших домочадцев. Однако ее слова взволновали меня, и я долгой бессонной ночью задумалась: а что, если она права? Что, если я слишком привязалась к больному? Ничего подобного, уверила я себя, ведь если бы Роберт был дома, он бы только восхитился моей приверженностью добрым делам. Никогда бы он не опустился до упреков или недостойных намеков.

Начиная со следующего дня Крис пошел на поправку и скоро уже был готов болтать с утра до ночи. Мне очень хотелось услышать от него последние новости о муже и сыне, но решив, что воспоминания об ужасах войны никак не способствуют выздоровлению, я попросила его сначала рассказать о себе и своей семье. И он охотно поведал мне, что отец его — безземельный рыцарь, из того самого старинного рода Блаунтов, самой известной представительницей которого стала Бесси Блаунт, любовница короля Генриха VIII. Она даже получила титул «матери сына короля», ибо ее ребенок Генри Фицрой был объявлен наследником трона. Однако юный Генри умер, когда ему не было еще и двадцати лет, после чего Бесси удалилась в свои поместья и более не появлялась при дворе.

— Мы — те Блаунты, которым не повезло, — с улыбкой сказал мне Крис и добавил, что отец его давно умер, а мать, не имея собственных средств, проживала в Экзетере у дальнего родственника, приютившего ее из милости.

— Так что, как видите, миледи, я не могу похвалиться знаменитыми родителями, — подытожил он.

— Но ты — храбрый солдат, — утешила я, — и ветеран войны.

— Истинная правда, миледи, — просиял Крис. — Ваш супруг лорд Лестер назначил меня главным конюшим всех своих войск после сражения при Гондскоте [171] . Мне даже хорошее жалованье положили, и я его, наверное, получу, когда с нами наконец-то рассчитаются. Вообще-то войскам не платили уже несколько месяцев…

171

Гондскот (фр. Оншут) — город во Фландрии (сейчас находится на территории Франции).

Эти последние слова Крис проговорил совсем тихо. Я знала из писем Роберта, что его люди не получают жалованья уже около года, пока тянется эта бесконечная фламандская кампания.

— Вы не подумайте, что я жалуюсь, миледи. Но дело в том, что деньги нам не помешают. Армия голодает.

— А Роберт — лорд Лестер, — он очень похудел?

— Простите, что не могу обрадовать вас, миледи, лорд Лестер нынче стал худой как скелет, но бодрости не потерял, хотя делит с нами все наши лишения. Видели бы вы, как он трудился не покладая рук, когда мы помогали голландцам оборонять Слюйс от испанцев. Можно подумать, что он был одновременно в нескольких местах. Мне казалось, он вообще не спал, лично следил, чтобы артиллерию расставили так, как он указал, чтобы вовремя подвезли все припасы и заряды… Лорд Роберт изучил, не побоюсь этого слова, каждый дюйм гавани Слюйса, узнал все о местных приливах, отливах и течениях, о том, где какие мели находятся и как их обходить. Под его началом мы промерили глубины главного канала и всех боковых каналов, обновили фарватеры… Ничто от него не ускользало, ни одна мелочь. Он даже проверял, хорошо ли на нас сидит наше сине-пурпурное обмундирование…

Я попыталась остановить поток слов Криса, слегка дотронувшись до его руки, ибо не хотела, чтобы он слишком утомлял себя. Но стоило моим пальцам коснуться его горячей плоти, как по моим жилам пробежал такой огонь, словно руку мою охватили языки пламени. Я вздрогнула, подалась назад и отделалась принужденной улыбкой.

— Я знаю, что могу гордиться своим супругом, — пробормотала я, — он всегда умел браться за самые трудные дела.

Крис смотрел на меня и молчал. Вдруг я поняла: он тоже почувствовал тот огонь, что вспыхнул меж нами. Теперь он не сводил с меня глаз. Что было в этих глазах? Удивление? Волнение? Страсть?

Я сделала вид, что ничего не произошло, и, встав со своего места рядом с постелью больного, начала просматривать документы на письменном столе.

— Роберт часто пишет мне, — сказала я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал, — и в своих письмах жалуется на нечестность полковых казначеев.

Я взглянула на Криса, и он кивнул.

— Ну что ж, — продолжала я. — Тогда придется заняться здесь сбором денег и найти кого-то, кто отвезет их в Слюйс, чтобы хоть частично покрыть долги перед солдатами.

— Не в Слюйс, миледи. Мы оставили Слюйс, как и Антверпен, Зютфен и добрую дюжину других городов, которые мы пытались оборонять.

Я почувствовала, что бледнею. Слюйс сдан, а это значит — все потеряно. Слюйс был ключом ко всей Фландрии, городом, который надо было удержать любой ценой, чтобы отвратить испанскую угрозу. Перед отплытием в Слюйс Роберт рассказал мне, что именно в этой гавани смогут сосредоточиться баржи испанского флота, на которые погрузят тысячи солдат, лошадей и пушек. Оттуда под защитой испанских и португальских боевых галеонов, торговых судов, мобилизованных для ведения военных действий, и корсарских шебек армия вторжения пересечет Ла-Манш и высадится на берегах Англии. А сама высадка будет проходить под прикрытием шквального огня кулеврин с испанских военных кораблей. Роберт нарисовал мрачную картину нашего поражения и гибели. А теперь, после падения Слюйса, кажется, ничто уже не могло предотвратить катастрофу.

Глава 40

Крис сразу же заметил, насколько я расстроена.

— Тогда под Слюйсом с «белым орлом» беда получилась, миледи, — заговорил он тихим голосом, словно заговорщик. — Но есть надежда, что, несмотря на наши поражения, мы все же сможем одержать победу.

— Не понимаю тебя…

— И не поймете. Позвольте лучше рассказать вам, как мы потеряли город.

— Ты уверен, что хочешь оживить эти ужасные воспоминания о потерях, смертях, битвах?