Дворянство. Том 2

— Я могу вынести решение, что сей вопрос не относится к тем, кои требуют внимания Церкви, — очень медленно и очень осторожно сообщил хилиарх, тщательно подбирая каждое слово. — Потому что дело о совершившемся человекоубийстве суть дело мирское и разрешенное судом к тому же. Нет в нем неоднозначности, а равно потребности в присмотре Божьем.

— Это хорошо, — кивнул старший брат. — Иными словами, бросить горячее яблоко обратно, пусть ловят.

— Да, — выдохнул церковник.

— Но того ли ждут от заступников пред Господом? — со значением поднял палец граф. — Достойно ли сбрасывать с плеч своих ношу ответственности? Я думаю, нет. Град и мир ждут, что Церковь скажет веское слово и тем прекратит разногласия. Ибо глас Церкви суть глас Божий. Он делает незавершенное — окончательным. Неразрешимое — решенным. Сложное — простым и доступным пониманию.

Хилиарх молча глядел на брата, нервно облизывая губы. Младший брат ведал пределы талантов дражайшего родственника и точно знал, что красноречие средь них не числилось. Очевидно, старший тренировался, заранее проговаривая то, чему следовало быть сказанным.

— Значит, сделать сложное простым, — повторил он глухим эхом.

— Именно, — снова поднял палец граф.

— Несмотря на то, что подобный… демарш вызовет подозрение в честности суда?

Граф вздохнул, вроде бы совершенно искренне. Сказал:

— Брат, ты думаешь, здесь еще есть, что порочить?..

— Да, да, — отозвался церковник. — И в самом деле. Тогда, очевидно, правильным было бы… удовлетворить чаяния ду… той женщины.

— И как же это сделать?

— Поединок, это глупо, — решительно высказался хилиарх. — Глупые вопли глупой женщины. Испытание… скажем водой. Проигравший будет повешен.

— Понадобится много льда, — предположил граф.

— Пайт велик, ледников в нем немало.

— Да, — согласился Блохт. — Это верно.

Братья снова помолчали, глядя друг на друга. Пауза тянулась, и служитель церкви нервничал все больше с каждой секундой.

— Знаешь, а я был уверен, что это вы устроили, — неожиданно и откровенно сказал граф. — В ответ на его расследование тех махинаций с землей. Которую ваша братия выводила из церковной собственности, передавая в частную.

Хилиарх негромко вымолвил:

— Было такое намерение… — и сразу же торопливо уточнил. — Высказывались предположения от слабых духом, нестойких в вере. Неужто не найдется в мире достойных, благочестивых людей, которые избавили бы Дом Божий от назойливого адвокатишки? Ужель нет управы на клеветника? Так они говорили. Ну, нестойкие. Но мы, разумеется, боролись с теми речами. Ибо кто изрек слово, тот, считай, на половину сделал и на три четверти согрешил.

Они еще немного помолчали, затем приступ откровенности накрыл и церковника:

— А мы были уверены, что юстициарий сверх меры утомил короля строптивостью, — пробормотал он.

— Как далеко завело нас с тобой пустословие, — решительно изменил направление беседы старший брат. — Ни королевская власть, ни предстоятели, разумеется, не могли запятнать себя бессудной расправой, верно ведь?

— Да! — горячо выдохнул младший Блохт, опять тряхнув косичками, в которые были вплетены крошечные медные колокольчики как символ «бедного» служения. — Истинно так! Но…

Он вспомнил, что в молчании благо и буквально проглотил слова, крутящиеся на языке.

— Вернемся к досужему вопросу, — решительно предложил граф. — Я правильно понимаю, что те тупые черти схватились за оружие?

— Да. Свидетели высказались категорично, — хилиарх проигнорировал упоминание чертей. — С клинками наголо полезли в драку.

— То есть они поступили не как богобоязненные горожане, которые передоверяют решение тем, кто сведущ, — отметил граф. — И, собственно, приняли вызов оружно, не так ли?

Хилиарх качнул головой в знак согласия.

— Тогда я не вижу повода отказать девчонке в ее требовании, — подвел итог старший брат.

— Да какая там девчонка, — проворчал младший. — Дылда с меня ростом. Ей не меньше семнадцати-восемнадцати! Но…

— Я видел ее, — напомнил граф. — Что “но”?

Хилиарх не поднял глаз, уставился на тапочки брата, обшитые мехом.

— Сообразно давним обычаям обвинитель может призвать к ответу не только лишь обвиняемого, но и свидетелей, — выдавил он, в конце концов. — Хель обвинила троих в лжесвидетельстве и бросила вызов скопом. Всей четверке.

— Ну, так и что? — поморщился граф. — Она затребовала помощника для уравнивания шансов?

— Нет. Но бретер сам вызвался к ней в пару.

— Вот этого не нужно, — граф в очередной раз поднял палец с видом знатока вселенской истины. — Он их всех покрошит. Разве что позволить им напасть толпой, скопом, иначе шансов нет. Но это лишнее. Хель хочет правосудия? Пусть получит. Хочет драться с четырьмя? Пусть бьется. По жребию или выбору. Это будет честно, это справедливо.

Церковник мотнул головой, на лице его отобразилось глубочайшее сомнение.

— Подумай сам, — Блохт склонился вперед и участливо предложил. — Представь, что может случиться? Они ее прикончат. Первый же боец. Ну, может быть, второй, ежели она в самом деле что-то там умеет с клинком и ухитрится свалить первого. Что с этого Храму и Церкви? Какой вред? Никакого. Бог глянул — и девицы не стало. Я не понимаю, что гложет тебя? Ищешь решение, которое полностью угодило бы тетрарху и Эйме с Карнавон? Вот оно, пользуйся. И руки Церкви чисты.

Хилиарх поднялся, резко, шатнув столик, сделал несколько порывистых шагов, нервно тиская ладони без мозолей и с полированными ногтями.

— А что, если… — прошептал он. — Если…

— Что? — не понял граф.

— Скажи, — повернулся к нему церковник с такой силой, что полы фиолетового халата взметнулись как юбка. — А ты задумывался?... над тем… — каждое слово давалось хилиарху с большим трудом. — Ведь Пантократор видит все.

— А, вот ты о чем, — граф нахмурился, поджал губы.

— Я понимаю твое неверие, — заторопился младший. — Я тоже никогда не видел чудес, на меня не сходила благодать, не прозревал я ни прошлого, ни будущего. Иногда мне даже думалось… может быть правы еретики, которые верят, что Пантократор давно пренебрег нами? Что Бог оставил людей наедине с их собственными грехами и … дьяволом? Но все же…

Хилиарх набожно схватился за кольцо и сделал движение, будто намеревался пасть на колени. Однако не пал.

— Она не может победить, — твердо указал граф. Почти твердо. Младший Блох слишком давно знал родича и безошибочно определил легкую, можно сказать легчайшую нотку неуверенности.

— Брате! Это Суд Божий! Божий, не людской. А сила Господня поистине велика. И если правда впрямь на ее стороне… а мы то знаем, что так и есть… они падут словно колос под серпом.

Граф помолчал, сложив руки так, будто ему стало зябко. Затем посмотрел снизу вверх на брата