Дворянство. Том 2

— У нее был хороший вкус, — едва заметно улыбнулась женщина. Скорее даже не улыбнулась, а наметила улыбку, дескать, смотрите, вот я проявляю эмоцию, не перепутайте с ее отсутствием.

— Госпожа, — немного наклонил голову бретер. — Из меня плохой шут и угодник. Я не искушен в загадках и вообще человек простой. Обычный убийца за плату. Поэтому если ситуация не прояснится, буду вынужден…

— Все-таки взяться за меч? — с той же исчезающей улыбкой осведомилась дама. Телохранитель за ее спиной вздрогнул, как породистый, однако не слишком выезженный иноходец, принимающий любой звук за сигнал к скачке.

— Откланяться.

— Простой человек, умеющий говорить как придворный или пиит. Обычный убийца, который и глазом не моргнул, хотя понял, что перед ним feistres o fywyd a marwolaeth, «госпожа жизни и смерти».

— Я бретер, — с достоинством ответил Раньян. — Я и раньше видел дам из высшей аристократии. Пусть и не столь прекрасных, как вы.

— О, да, одна из них даже отдавалась тебе. И плод той давней утехи сейчас грустит в королевском дворце на северном берегу за великим мостом.

Удар был хорошо нацелен, теперь уже Раньян ощутимо вздрогнул и не без усилий взял себя в руки.

— Внесем ясность, — кажется, женщина решила с истинно мужской прямотой забрать инициативу разговора. — В те давние времена я была подругой Малиссы. Нам обеим исполнилось по двадцать шесть лет и сложилось так, что мы делились многим. Поэтому мне ведома история о том, как дворянке из побочной ветви знатной семьи надо было забеременеть во что бы то ни стало. О том, как она искала мужчину, выбирая придирчиво, как случного жеребца. О том, как ее бесплодный муж закрыл на это глаза. Как она в итоге нашла здорового и сильного рубаку от которого должен был родиться крепкий ребенок.

На этот раз мечник был готов и сохранил выражение благостного интереса. Впрочем, Раньян себя не обманывал, это порождение ада наверняка читало лица как строки в открытой книге.

— … и о крови, что в итоге пролилась на песок арены, — закончила визитерша.

— Богатые познания, — кивнул бретер. — Достойны романа. Неблагочестивого. Можно поставить хорошую пьесу. Если найти достойного автора.

Он мимолетно улыбнулся, будто подумал о чем-то интересном и достаточно хорошем. Впрочем, улыбка исчезла так же быстро, как и возникла.

— Еще бы. Дамы из благородных семейств могут быть весьма откровенны. Должна сказать, — женщина смерила бретера откровенным взглядом. — Я знала тебя лишь по ее рассказам и полагала, что их можно смело убавлять, по крайней мере, на треть. Однако теперь должна признать, Малисса не прибавила ни капли. Забавно… последнее время я часто встречаю любопытные образцы мужественности. В разных аспектах. Что интересно, все они, так или иначе, помечены какой-нибудь ущербностью. Видимо это закон бытия. Настоящий мужчина должен иметь какой-то изъян, слабость, которая суть оборотная сторона его достоинств. Интересно, в чем твой недостаток?

— Кажется, я должен гордиться вашим признанием, — предположил Раньян. — И, быть может, я совершенен?

— Вряд ли, — женщина вздохнула и вроде бы искренне пожаловалась. — Ненавижу магические переходы, после них ломит кости как от лихорадки. Поэтому я не в настроении плести кружева слов. Перейдем к делу?

— Полагаю, вопрос «кто вы» дальше задавать бессмысленно, — вслух рассудил Раньян. — Тогда и в самом деле время перейти к следующему. Чего вы хотите?

— Я хочу… скажем так, устранить юного Артиго. Выдернуть эту нить из сложного узла, что завязывается сейчас. Пока узел не разрубили топором.

Раньян стиснул кулаки, в тишине полутемной комнаты отчетливо скрипнула плотная кожа. безымянный телохранитель уже не скрываясь положил руку на саблю. Бретер даже не взглянул на него, внимательно следя за собеседницей.

— Если принять за правду все сказанное выше, — негромко и на первый взгляд очень мягко вымолвил он. — По меньшей мере, глупо предлагать мне… подобное. Ведь сыноубийство есть грех по законам божеским и людским. Хоть и не столь тяжкий, как покушение на жизнь родителей.

— Разве я предложила «убить»? Кажется, было сказано совершенно иное. Я всегда стремлюсь к точности в словоупотреблении.

Бретер склонился вперед, оперся на локти, сомкнув ладони. Взгляд его был неприятен и колюч, а в глазах женщины, наоборот, плескалась безмятежность.

— Точнее, будьте любезны, — попросил, наконец, Раньян. — Выразите мысль так, чтобы ее понял… даже я.

— Изволь. Как уже было сказано, мое намерение просто — убрать с центра доски фигуру короля. То есть Артиго, чья беда заключается в том, что в его двойной фамилии решительно неясно, какую нужно ставить первой, Готдуа или все же Пиэвиелльэ.

— И у вас есть действенное предложение?

— Разумеется.

— В чем оно заключается?

— В судьбоносном росчерке. Насколько я помню, ты грамотен?

— Да.

Рука, затянутая в изящную и прочную перчатку, скользнула обратно в рукав, бретер на мгновение напрягся — множество хитрых покушений начинались именно так. Однако на свет появилась не ядовитая змея или колдовское оружие, а свиток. Достаточно объемный валик из черного дерева с серебряной инкрустацией, пергамент исписан безукоризненно четким, каллиграфическим почерком. Женщина положила свиток перед Раньяном.

— Что это? — сухо осведомился бретер, не притрагиваясь к предмету.

— Ознакомься. Или ты из тех, кто предпочитает пересказ сути?

Раньян сжал губы, чувствуя, что его переигрывают как в дуэли, начисто, используя слова вместо клинков. Молча взял свиток и развернул его. Долго вчитывался, разбирая вычурные литиры — документ оказался до зубовного скрежета официален и консервативен, он даже был написан буквами древнего алфавита, который давным-давно вышел из повседневного употребления.

— Занимательно, — сказал бретер, наконец, аккуратно свернул пергамент и положил на стол, бережно и в то же время брезгливо, словно в руках у него лежало смертельно опасное и отвратительное существо.

— И снова Малисса была права, — едва заметно качнула головой женщина. — Безупречная выдержка. Мой… спутник полагал, что ты начнешь рвать грамоту и творить иные безобразия.

— А какой в этом смысл? — с искренней горечью вопросил бретер, по-прежнему игнорируя телохранителя. — Рви не рви, соглашайся или нет, поздно уже признавать мальчика незаконнорожденным.