Двойная взлётная

Медленно иду к двери, вижу в темноте словно кошка, на дисплее телефона два часа ночи.

— Кто?

Не отвечают, но продолжают ломиться в мою дверь, сейчас поднимут всех соседских бабок.

— Любимова, открывай, я уже весь кошками провонял в твоем бомжатнике. Как, блядь, ты вообще тут живешь?

Морщусь, можно было не спрашивать «кто», постучал бы и ушел. Что вообще ему тут надо?

Глава 20

— У меня что, красный фонарь висит над дверью? Или написано «Ночлежка»?

— Мне не понравился наш разговор.

Я все-таки открыла дверь, в тусклом свете лампы на лестничной площадке Громов осмотрел меня с ног до головы, задерживая взгляд сначала на голых ногах, а потом на газовом баллончике, который я сжимала в руке.

Ухмыльнулся, покачав головой. Я пошла в комнату, все равно не отвяжется, а стоять на пороге в два часа ночи не хочу. Дверь захлопнулась, квартира погрузилась в темноту, дальше грохот, шум и отборный мат.

— Что, блядь, это такое?

— Сервиз, но, скорое, уже то, что от него осталось.

Не хочу включать свет, я растеряюсь рядом с ним. Ладони мокрые, убираю баллончик и телефон.

— Черт, я ногу сломал.

— Не преувеличивай. Вопрос покажется странным, но что ты здесь делаешь?

— Соскучился.

— Тебе знакомо это чувство?

Какие странные творятся вокруг меня дела: один просит извинения, другой скучает. Бывший муж лично приезжает с просьбами.

— Кто приходил?

— Это допрос?

— Кристина!

— Бывший муж.

Проще ответить, разобраться со всем и пожелать Громову доброго пути.

— Что хотел?

— Тебе это будет неинтересно.

— Кристина!

Стоит такой весь деловой, физически чувствую напряжение, что исходит от него. Зачем он вообще лезет в мою жизнь? Или это такой новый вид благотворительности — помогать малознакомым женщинам?

Как назло, за окном ясная ночь, по небу рассыпаны звезды, яркая луна освещает мою маленькую комнату, в которой сразу стало тесно. Громов такой огромный, широкие плечи, светлая рубашка, он без пиджака, щетина на щеках отросла еще больше. Если не знать его фамилии, можно принять за кавказца.

— Вот, держи и уходи.

Не отвечаю на вопрос, засовываю ему в руки черную коробочку. Смотрит вниз, хватает меня за локоть, резко притягивая к себе, отшвыривая коробку на пол. Такой небрежный и красивый жест, если учесть, что там бриллиантов на почти шесть миллионов.

— К черту эти камушки.

Да и правда, кому нахер они сдались? Пусть валяются у наших ног.

А по спине бежит сразу миллион мурашек, на мне бесформенная футболка и простые хлопчатобумажные трусики. Абсолютно ничего развратного и откровенного, но даже в темноте я вижу, нет, скорее, чувствую огонь в глазах мужчины.

Мне все равно, как я выгляжу, кожа горит под его пальцами, больно, но я молчу. Снова черная смородина и мускус наполняют легкие. Тишина, наше дыхание, стук моего сердца, как обратный отсчет очередного грехопадения.

Восемь… семь… шесть…

— Откуда ты взялась такая?

— Какая?

Игорь так близко, хватка слабеет, ведет по руке до локтя, выше, под футболку, сжимая плечо.

Пять… четыре… три…

— Не могу понять, но тебя одновременно хочется целовать, трахать до хрипов и стонов, смотреть на твои откровенные оргазмы, а потом забыть навсегда.

— Ты такой романтик.

Чуть улыбаюсь, хочу слушать его дальше. Пусть несет эту чушь, мне нравится.

— Я совсем не романтик. Тебя трахал Шульгин.

— Вы оба меня трахали. Считай, это была страсть. Влечение непреодолимой силы. Говорят, так бывает.

— Я не делюсь женщинами с друзьями, оказывается, не делюсь. Но тебя хочу даже после него.

— Это нормально?

— Нихуя не нормально.

Два… один…

Его руки уже под футболкой, сжимает талию, я задерживаю дыхание. Потому что все происходящее и для меня ненормально. Аморально и порочно. Но что есть мораль?

— Зачем тогда ты здесь?

— Сам не пойму.

— Уходи.

— Нет.

Пуск…

Запрокидывает мне голову, целует, сминая до боли губы, а я даже не могу ответить, парализованная его напором. Если Артём своим поцелуем, казалось, спрашивал разрешения, то Громов — нет.

Ему не нужно согласие или ответ. Никогда не нужно. Отстраняется, тяжело дышит, под моими ладонями стучит его сердце.

— Ты пахнешь майским небом.

— Это как?

— Охуительно.

— А говоришь, не романтик.

После визита Коленьки, который оставил тонну горечи и слезы обиды, этот мужчина заполняет все мои мысли. Он наполняет всю меня, пропитывая своим ароматом и проникая в каждую клеточку. Он мой адреналин текущий по венам.

Я помню вкус его члена, я помню свой оргазм на его пальцах. С меня снимают футболку, горячие ладони накрывают грудь, так томительно медленно и даже нежно.

Пытаюсь расстегнуть мелкие пуговицы на его рубашке, чувствую, как он улыбается. Но мне так необходимо прикоснуться к нему, почувствовать всем телом жар его гладкой кожи.

Снова целует, подхватывая на руки, обнимаю, наши языки сплетаются, я давно уже возбуждена. Громов отодвигает трусики, проводит по влажным половым губам пальцами.

— Будешь еще сильнее течь на моем члене.

— Пошляк.

— Но ведь будешь.

— Буду.

Старый диван скрипит под нами, если он развалится через несколько минут, придется покупать новый. Остатки нашей одежды летят на пол, Игорь переворачивает нас, усаживая меня на себя.

Я максимально раскрыта перед ним, трусь промежностью о возбужденный член, целуя грудь Громова, то место, где Зевс с занесенной над головой молнией хочет метнуть ее с небес, карая непокорных, усомнившихся в его власти людей.

Громов наверняка также карает все.

Ловлю свой первый кайф, спина прямая, глаза прикрыты, трусь клитором, как я хочу, возбуждая себя еще больше.

— Такая сучка красивая и развратная, — щипает за соски, посылая по телу легкую боль и удовольствие. — Об кого еще так терлась? Об Шульгина?

Мне хорошо. Даже его ревность заводит.

Двигаю бедрами, увеличивая трение, но Игорь резко поднимается, припадает губами к груди, покусывая сосок, лижет его, снова кусает. А пальцы, растирая мой возбужденный клитор, начинают трахать, нанизывая, растягивая влагалище.