Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Заключенный 6 июля 1827 года трехсторонний договор в секретной своей части предусматривал использование побудительных мер с целью заставить Порту пойти на уступки. Соглашение явилось плодом борьбы и компромисса, но, «продавив» это решение, отечественная дипломатия не сумела добиться четкого определения упомянутых мер. В итоге адмиралам трех эскадр, британской, российской и французской, было предписано прервать снабжение турецко-египетских войск боеприпасами и продовольствием, применяя для этого в случае необходимости силу, но не прибегая к военным действиям[431]. Трех флагманов полученные путаные указания повергли в недоумение, но истолковали они их по-боевому Возможно, влияние оказал психологический фактор. Какой моряк не мечтает о воинской славе, а она так редко осеняет флотоводцев! Крупные баталии на море в XIX веке можно пересчитать по пальцам: Трафальгарская (1805 год), Наваринская (1827
8 (20) октября 1827 года соединенная эскадра под командованием адмиралов Э. Кодрингтона, Л. М. Гейдена и А. де Риньи уничтожила укрывшийся в Наваринской бухте на юге Морей турецко-египетский флот.
Петербург приветствовал славную баталию колокольным звоном, а в Лондоне погрузились в печаль. Идти на большую ссору с Высокой Портой здесь не собирались. Джордж Каннинг только что ушел из жизни, сменившие его посредственности считали, что и так зашли слишком далеко в побудительных мерах. Король Георг досадовал: он послал Кодрингтону ленту (орденскую, как-никак – великая победа), хотя тот заслужил веревку (понятно, для чего). В тронной речи монарх назвал сражение досадным происшествием. А Высокая Порта еще обострила ситуацию, потребовав у трех держав возместить ущерб, причиненный ей потерей кораблей, и принести извинения султану, иными словами – признать битву актом разбоя. Пойти на подобное унижение значило для держав выпороть самих себя. 8 декабря 1827 года, исчерпав все меры воздействия, их представители в Стамбуле объявили о разрыве отношений с Портой. Лондон и Париж очутились в тяжелом положении – Петербург подвел их к порогу войны с Османской империей. Но не воевать же для ее разрушения и укрепления российских позиций на Балканах и Ближнем Востоке! Единственное, что оставалось сделать, – это отмежеваться от опасного союзника. Глава Форин-офис лорд Дадли поспешил еще раз перестраховаться, предложив подписать так называемый протокол о бескорыстии от 30 ноября (12 ноября) 1827 года, в котором стороны вновь засвидетельствовали отсутствие у них территориальных претензий к Высокой Порте (что вполне соответствовало российской внешнеполитической концепции). Две державы оказались в тупике: после трех актов о сотрудничестве с Россией и Наваринского сражения они не могли поворачивать фронт на 180 градусов и выступать в защиту Турции. Самое большое, что им оставалось сделать, – это покинуть Россию накануне войны, что и произошло. Диву даешься, читая рассуждения A. B. Фадеева в его солидном труде, в котором он, во имя классового подхода и изобличения самодержавия писал: «Нессельроде и его сотрудники не сумели должным образом обеспечить в политическом отношении новую войну»[432].
Ждать оставалось недолго. 27 декабря того же 1827 года последовал указ падишаха, в котором Россия объявлялась исконным врагом Османской империи, подстрекавшим греков на мятеж против кроткого турецкого правления. Султан призывал правоверных «отвергнуть нелепые требования трех держав», «восстать поголовно за веру и империю свою», вспомнить славу предков и затмить ее своею[433].
14 (26) апреля 1828 года началась очередная Русско-турецкая война.
* * *
Разразившийся в посленаполеоновскую эпоху на балканской почве кризис в международных отношениях поучителен. В ходе его сошел со сцены Священный союз как политическая и организационная структура, разбившись о балканские утесы, и немалая «заслуга» в этом принадлежала царизму. В борьбе между чувством и долгом самодержавие мучительно и с колебаниями выбрало последнее и встало на путь поддержки освободительного движения христианских народов и попрания власти легитимнейшей из династий, Османской. Подобного удара по своим принципам Священный союз не выдержал. Его Веронский конгресс (1823 год) оказался последним, хотя участники конгресса разошлись под бодрые пожелания ему долгих лет жизни и процветания. На самом деле строй держав смешался, никогда больше Россия, Австрия, Франция, Пруссия не выступали в едином строю, каждый защищал свои интересы и тянул воз на себя.
Но духовно, как выразитель начал легитимных и охранительных, Священный союз продолжал существовать. Различные комбинации правых сил, сражавшихся с революцией, нарекали его именем.
Балканы рано вышли из тени Священного союза, оказавшись в развилке между постулатами легитимизма и государственными интересами России. Сомкнулись соображения стратегической безопасности, коммерческой выгоды, народной симпатии к православным и стремление избавить их от османского гнета. В кои-то веки власть пошла вместе с обществом.
Лишь уникальное
стечение обстоятельств подвигло царизм занять на Балканах разрушительную для Священного союза позицию. Во всей остальной Европе государственный интерес усматривался в другом. Николай I мнил себя рыцарем мира и освященных Богом порядков, его цель – «поддерживать священный огонь 1815 года» и сражаться с «адскими принципами революции». Беда заключалась в том, что отстаиваемые порядки подгнили и рушились, несмотря на его самоотверженные усилия по их спасению. Уже представители старой отечественной историографии пришли к выводу о тщетности и бессмысленности его подвигов: «Император Николай I оставался неутомимым защитников порядков, которые давным-давно утратили право на существование»[434], – свидетельствовал монархически настроенный профессор Ф. Ф. Мартенс.* * *
Тонкий покров союза трех держав прикрывал их взаимное недоверие и соперничество, что в полной мере сказалось во время Русско-турецкой войны 1828–1829 годов. В Лондоне ее вообще расценили как «нашествие» на бедняжку Турцию, глава Форин-офис лорд Дадли счел ее беспочвенной – «неразумно и несправедливо идти на риск сокрушения империи (Османской. – Авт.) ради попытки улучшить участь ее подданных» (греков). Министр заявил, что в отношении Греции Россия связана достигнутыми соглашениями и «цель должна остаться прежней». Он напомнил о царских заверениях относительно бескорыстия, запечатленных в протоколах. От имени короля Дадли выразил надежду на «мудрость и великодушие самодержца», что должно было выразиться в скорейшем окончании войны «на справедливых условиях».
К. В. Нессельроде поспешил заверить британцев: Россия не стремится к расширению своих пределов или сокрушению державы султана, «ни свержение этого правительства, ни завоевания не являются нашей целью, они принесут больше неприятностей, чем пользы». Взгляды государя не изменятся, даже если Османская империя «по воле божественного Провидения» развалится[435]. Британский кабинет занял позицию пристального и отнюдь не беспристрастного наблюдателя за происходившим, будучи обуреваем стремлением добиться наименее болезненного для Турции урегулирования.
В Англию в помощь Х. А. Ливену назначили опытного дипломата A. A. Матусевича в качестве посланника. Важно было не допустить формального развала альянса трех держав, гарантировавшего Петербург по крайней мере от открытого перехода союзников на сторону Турции. Глубокую тревогу вызвало их решение восстановить дипломатические отношения с Высокой Портой, возвращение двух послов в Стамбул было воспринято там как свидетельство разногласий в среде неверных и желание двух из них достичь согласия с Высокой Портой.
Кампания 1828 года не оправдала надежд на быструю капитуляцию турок. Их армия, вопреки ожиданиям, оказывала ожесточенное сопротивление. В Дунайских княжествах 6 недель ушли на осаду и штурм крепости Брэила (Браилов). 27 мая произошло форсирование Дуная у Исакчи. Старый и осторожный командующий фельдмаршал П. Х. Витгенштейн приступил к осаде крепостей, дабы после их взятия двинуться вперед. Армия оказалась распыленной и застряла под стенами Варны, Шумлы, Силистрии, а турки слыли большими мастерами обороны. Наступать было просто некому. 29 сентября (11 октября) ценой больших потерь удалось взять Варну. На том кампания и завершилась, войска переправились на левый берег Дуная на зимние квартиры, оставив на правобережье заслоны. Витгенштейн, ввиду явного несоответствия занимаемой должности, получил отставку.
От фельдмаршала можно было избавиться, чего нельзя сказать о царском брате великом князе Михаиле Павловиче (армейское прозвище – рыжий Мишка), прославившемся крылатой фразой: «Наука в военном деле не более чем пуговица к мундиру». Рыжий Мишка провалил осаду Силистрии, погубив тысячи солдат и офицеров в плохо подготовленных, а потому и бессмысленных приступах. Не удержался от соблазна появиться если не на поле боя, то на операционном театре сам император. Его окружала «Золотая орда» – толпа генералов, флигель– и просто адъютантов, штатских лиц, включая вице-канцлера Нессельроде, ординарцев, обслуги во главе с церемониймейстером. Казна финансировала действующую армию скуповато. Военный министр А. И. Чернышев запросил 73 миллиона рублей серебром, глава финансового ведомства Ф. Ф. Канкрин после длительного торга снизил цифру до 48 миллионов. К осени армия ощущала нехватку в оружии, снаряжении, продовольствии, фураже. На обслуживание царской квартиры требовалось 10 тысяч лошадей – число, достаточное для формирования двух кавалерийских дивизий[436]. Разгул «Золотой орды» происходил на фоне массового падежа конского состава от бескормицы.