Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Горчаков сознавал – номер с отклонением циркуляра не пройдет, и согласился на проведение конференции в Лондоне. Следовало, однако, обставить отступление Уайт-холла благопристойными декорациями – никакого навязывания ему чужой воли будто бы не произошло. Некстати вмешался Бруннов, высказавшийся, ввиду громадного значения обсуждаемого вопроса, за созыв конгресса с участием глав государств. Горчаков в максимально вежливой форме сделал ему выговор: «Я ведь, дорогой барон, не почиваю на ложе из цветов». Нужно как можно меньше шума, идея конгресса перепугает прежде всего пруссаков, лучшего места для того, чтобы вытащить на свет их притязания к Франции, не придумаешь.
Ни одна из держав, помимо Пруссии, циркуляра Горчакова не признала. Поскольку отменять его российская сторона не собиралась, британцы измыслили утешительную формулировку: «сделанная декларация означает отмену теоретического принципа без немедленного воплощения его в жизнь»[639]. Горчаков
На пути к созыву конференции в последний момент возникло еще одно препятствие: составленное британцами приглашение представляло, по словам Ф. И. Бруннова, «обвинительный акт» против России. Он пригрозил отказом от участия в форуме. В конце концов был составлен чисто формальный листок без ссылки на циркуляр и без упоминания об отказе держав принять его[640].
17 февраля 1872 года делегаты собрались в Лондоне под председательством графа Д. Грэнвилла. Палки в колеса его работе ставили непонятливые австрийцы, не желавшие смириться с тем, что игра проиграна. Они предложили создать в Синопе стоянку для военных кораблей западных держав. Когда идея провалилась, выдвинули другую – о постройке базы в устье Дуная, также не встретившую поддержки. Окончательный акт конференции отменял статьи Парижского договора, запрещавшие России и Турции содержать на Черном море военный флот, и подтвердил закрытие Босфора и Дарданелл для прохода боевых кораблей всех стран с оговоркой: Порта могла, в случае угрозы безопасности своим владениям, пропускать через Проливы военные суда дружественных и союзных государств. В протоколе первого заседания говорилось, что впредь всякое изменение условий Парижского трактата могло совершаться лишь с согласия всех его участников[641]. Обратной силы это решение не имело.
Самые тяжелые и представлявшиеся унизительными статьи постылого трактата перестали существовать. Британская печать изливала досаду. По словам газеты «Морнинг стар», «европейские державы с мечом, подвешенным над их головами, пошли на уступки России, которая с помощью пера достигла того, ради чего готова была применить силу. Она, и только она, может поздравить себя со счастливым результатом своей беспредельно дерзкой политики»[642].
* * *
Франко-прусская война встретила, и не случайно, живейший отклик в Румынии. Латинская сестра традиционно представлялась здесь светочем всего прекрасного, что существовало в мире, а в земной ипостаси в Париже проходила обучение и получала образование молодая поросль интеллектуальной элиты. Князь Карл успел разочаровать либеральную часть бомонда – типичный Гогенцоллерн, замшелый консерватор. В 1870 году экс-господарь А. И. Куза был избран в нижнюю палату, что свидетельствовало об отпущении ему грехов. Правительство выступило с декларацией о нейтралитете, но ввернуло в нее фразу о солидарности с Францией. Чрезвычайная легкость, с коей был свергнут Куза, подмывала на повторение переворота, на этот раз с Карлом. Пробудились республиканские симпатии, сеть заговора охватила Бухарест, Крайову, Плоешти, Бузэу, военный лагерь Фурчени. Его участники не в состоянии были представить, что Франция потерпит молниеносный разгром, когда сие свершилось, конспираторы присмирели, произошло лишь одно выступление в Плоешти. Отставной офицер А. Кандиану-Попеску с группой сторонников захватил здесь склад с оружием и телеграф, арестовал власти, объявил о свержении князя Карла с престола. Движение подавил майор, занимавшийся в городе призывом в армию, не понадобилось даже прибегать к услугам батальона, по приказу правительства переброшенного в Плоешти. Впоследствии суд оправдал и его, и еще 40 действительных или мнимых противников режима, посаженных было под арест. Вердикт суда свидетельствовал о царивших в стране настроениях[643]. Еще позже сам Кандиану подвизался в роли адъютанта принца Карла, что бросало тень на его принципиальность и силу его республиканских убеждений.
Гогенцоллерн разослал в столицы жалобу на подданных – нет на них управы, нужна твердая рука для наведения порядка. Ознакомившись с ламентациями Карла, Александр II слегка позлорадствовал – нечего ему было записываться в вассалы к султану. Державы-покровители предложили ему свои симпатии, но не поддержку, им было не до балканского захолустья, все внимание приковала к себе Франко-прусская война.
Парламент в ответе на тронную речь раскланялся со всеми, выразив признательность благородной нации, связанной с румынами узами крови (понятно кому), осудив выступление в Плоешти, подтвердив верность конституции и господарю, который под нее подкапывался.
Карл опубликовал в газете «Аугсбургер альгемайне цайтунг» письмо вымышленному другу обидного для румын содержания: страна одним прыжком перешла от деспотического правления к ультралиберальному, а румыны
не обладают гражданскими добродетелями, «необходимыми в квазиреспубликанском государстве». Ответ парламента на тронную речь он назвал «шедевром фанариотского коварства» и объявил о своем желании покинуть трон и вернуться на родину, влекущую его «с магнетической силой»[644].Казалось, пути страны и монарха разойдутся. Он в одиночестве торжествовал по случаю триумфа фатерлянда на поле боя. А вокруг все притихло. Никакой общественной бури не произошло. Министр-президент И. Гика высказал мнение, что князь сочинил письмо, будучи глубоко обеспокоен судьбами страны; депутат-оппозиционер Н. Бларенберг отказывался верить в желание князя отказаться от престола. Палата депутатов засвидетельствовала преданность трону и несгибаемую решимость сохранить верность конституции, сумев и монархические чувства излить, и либеральную невинность соблюсти[645]. Последний всплеск волнений произошел 10 (22) марта 1871 года в Бухаресте. Немецкая колония во главе с консулом И. Радовицем чествовала возведенного на императорский престол Вильгельма. Здание, где происходило торжество, окружила шумная толпа молодежи, главным образом студентов. Полетели камни в витрины ресторана, посыпались стекла, человек полтораста ворвались в зал с криками «Да здравствует республика!», «Долой иностранцев!», «Ко дворцу!». Полиция присутствовала, но бездействовала. Немцы оказались не робкого десятка и выдворили буйных протестантов из помещения. Войска появились ночью, когда площадь обезлюдела[646].
Утром И. Гика явился во дворец с повинной и получил отставку. Карл заявил, что останется в Румынии лишь в случае формирования правительства, пользующегося его доверием (то есть ему послушного). 11 (23) марта палата заседала весь день за закрытыми дверями. В полночь удалось сформировать консервативный кабинет во главе с Ласкаром Катарджи. Он поставил рекорд долгожития – пять лет. И консерваторы, и либералы выбрали твердую власть и подчинились воле монарха. Чудовищная коалиция помещиков и крупной буржуазии доказала свою жизнеспособность.
* * *
В 1873 году случилось нечто ранее невозможное и невообразимое – образовался союз трех императоров, Германского, Российского и Австрийского. Поползли слухи о возрождении Священного союза, совершенно фантастические, потому что троица не замышляла и не учиняла походов против революционных супостатов и со своими подданными разбиралась поодиночке. Но охранительное начало в комбинации все же присутствовало, хотя и в оборонительном варианте. В бумагах Горчакова сохранились свидетельства о серьезной тревоге в связи с активностью I Интернационала: «Характер и сила этой опасной организации, проявившиеся в процессе Парижской коммуны, поразили все правительства. Они увидели в ней социальную опасность, в той или иной степени угрожающую всем»[647].
Заботы троицы были посвящены не расплодившимся социалистам, а улаживанию европейских, и прежде всего балканских, дел. Партнеры были заинтересованы в поддержании стабильности на континенте (пока что). Берлину следовало озаботиться приобщением южных немцев к прусским порядкам, что требовало и времени, и хлопот. Австро-Венгрия, выдворенная из Италии и Германии, с непрекращавшимся кипением национальных страстей, временно притихла в своих балканских притязаниях. Россия, которая всегда стояла на страже европейского мира, проводила курс на возрождение балканских народов эволюционным путем. Война устранялась из процесса как средство катастрофическое для страны и гибельное для проводившихся преобразований. Резко обострились отношения с Великобританией на почве споров о разграничении в Средней Азии. Обеспечить себе тыл на случай перерастания напряженности в открытую схватку было просто необходимо. Поэтому – никаких фантастических устремлений на Востоке, крайняя сдержанность и осторожность. Александр II сказал как-то: пусть Османская империя существует, пока не придет час ее развала, тем более что заменять ее нечем.
Трудно шло сближение с «изменницей» – Веной. В 1871 году внешнеполитическое ведомство монархии возглавил представитель венгерской магнатской группировки граф Дьюла (Юлиус) Андраши. Его предшественник К. Бойст еще не расстался с мечтой о реванше, мадьяр же смирился с пребыванием Австро-Венгрии в младших партнерах у Второго рейха в обмен на поддержку австрийских позиций на Балканах.
Андраши в узком кругу определял свою позицию кратко: «Протянем руку Германии и покажем кулак России»[648]. Но на секретном совещании у императора и короля Франца Иосифа в феврале 1872 года никто не одобрил его авантюристических замыслов. Граф Дьюла поспешил перекраситься и лгал столь упорно, изощренно и правдоподобно, что ввел в заблуждение даже опытную российскую дипломатию. Горчаков поверил в искренность своего нового австрийского партнера, тот заверял его, что лишь мир позволит сохранить баланс дуализма в монархии и избежать в ней немецкого преобладания. Послу Е. П. Новикову он представлялся чуть ли не агнцем.