Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

Гладстон не был одинок в своих воззрениях. Даже отдельные сторонники правительства их разделяли и помышляли о создании зоны, пояса, барьера (как бы их ни называли) из балканских стран, отделив их от России. Они рассчитывали воздвигнуть преграду ее влиянию, пойдя в определенной степени навстречу пожеланиям народов, способствуя созданию на Балканах государственных образований и укрепляя в них свои позиции.

Реальная обстановка не способствовала претворению в жизнь подобных замыслов, неудача болгарского восстания, трудное положение боснийцев и герцеговинцев, поражение сербов в войне с Высокой Портой показывали, что внутрибалканских сил недостаточно для достижения успеха. И, главное, эти силы не собирались удовлетворяться ограниченным самоуправлением в составе Османской империи, а рвались к независимости. Откровенные защитники Порты в британском истеблишменте занимали влиятельные, если не сказать господствующие позиции. Их взгляды выражал посол в Константинополе сэр Генри Эллиот: «На обвинения в слепой приверженности к туркам я отвечу, что мое поведение определялось всегда не сентиментальной склонностью к ним, а твердой решимостью в меру своих сил отстаивать интересы Великобритании. Я разделяю убеждения выдающихся государственных деятелей, определявших нашу внешнюю политику, что эти интересы настоятельно требуют предотвратить распад Турецкой империи. Создается впечатление, что ныне мелкие политики и лица, позволяющие себе, под воздействием чувства возмущенной гуманности, забыть о фундаментальных вопросах. Мы можем и даже должны негодовать в связи с чудовищной жестокостью, с которой было подавлено недавнее болгарское восстание; но для Англии существует настоятельная необходимость предупредить пагубные для нее события, независимо от того, 10 или 20 тысяч людей погибли в ходе подавления»^[673]. Граф Дерби ответил на депешу посла мягким упреком ее автору: «Никакие политические соображения не оправдывают терпимости к подобным актам». Иначе реагировал Дизраэли, он сделал выговор не Элиоту, а маркизу Солсбери за его примирительную позицию на недавней конференции в Стамбуле: «Солсбери во власти предрассудков и не понимает, что его послали в Константинополь для того, чтобы не пустить туда русских, а вовсе не для того, чтобы создать идеальные условия для турецких христиан»^[674].

Все попытки российской стороны подвигнуть британскую на какие-то шаги в нужном направлении окончились неудачей, а просьбы и уговоры на султана и его окружение не производили впечатления. В Петербурге еще раньше, в сентябре 1876 года родилась мысль о вводе в Турцию российских и австрийских войск. По словам Шувалова, Дерби «оцепенел от ужаса», услышав об этом. Он советовал не толкать падишаха в сторону «экстремистов» и не парализовывать его усилий, поднимая против него собственных подданных»^[675], – усилий, существовавших только в воображении красноречивого министра!

А турки преподнесли конференции оглушительный сюрприз. Неурядицы в османских верхах продолжались, султана Мурада V сместили, его сменил Абдул Хамид II. Спешно появилась конституция. И в самый день официального открытия конференции Савфет-паша под грохот артиллерийского салюта объявил собравшимся, что его величество только что облагодетельствовал подданных новыми законами, по которым все они обладают, независимо от конфессиональной принадлежности, равными правами, а посему христиане не нуждаются в каких-то особых привилегиях. Раздосадованным делегатам, долго корпевшим над подготовкой решений, пришлось разойтись несолоно хлебавши.

* * *

Венская дипломатия по многим причинам не могла открыто, в лоб выступать против российских инициатив. Австро-Венгрия являлась членом Союза трех императоров (германского, российского и австрийского). На самом деле это был не прочный альянс, а некий совещательный орган по восточного вопросу для принятия согласованных решений. Выяснилась тактика Вены – не отвергать с порога российские замыслы, а топить их в многочисленных поправках и с помощью умелой редактуры, на что высокие чиновники с Бальхауспляц были большие мастера.

Габсбургская держава не сумела воспользоваться Крымской войной для того, чтобы, как выражалась отечественная пресса, еще глубже запустить свои когти в балканскую почву. Позднее Австрия была выдворена своими соседями из Италии и Германии, в Вене существовали серьезные опасения, что за сим придет выдворение с Балкан, где крепли позиции молодых государств, прежде всего Сербии, Румынии и Греции. У двух первых миллионы единоплеменников проживали в австро-венгерских землях. Белград и Бухарест грозили превратиться в центры притяжения для австрийских сербов и румын. Помимо этой неприятной перспективы, существовала и другая, более близкая, в виде претензий Сербии и Черногории на боснийско-герцеговинские земли и возникновения некоего Балканского Пьемонта, способного дать отпор австрийским притязаниям. Подобной опасности следовало дать отпор. Появилась стратегическая установка – нельзя допускать создания в Юго-Восточной Европе крупного государства, следует в первую очередь пресечь объединительные поползновения сербов, что можно осуществить лишь занятием Боснии и Герцеговины.

29 января 1875 года состоялось секретное заседание под председательством кайзера Франца Иосифа. Основным докладчиком выступал министр императорского двора и иностранных дел граф Дьюла Андраши. Если Австро-Венгрия не сможет воспрепятствовать овладению Боснией и Герцеговиной со стороны Сербии и Черногории и образованию по соседству сравнительно большого славянского государства, то монархии грозит превращение в «больного человека» Европы, утверждал он. Державе следует быть начеку и готовой к любому развитию событий. Цель – присоединить Боснию и Герцеговину, превратить их в хинтерланд для далматинских владений монархии, вбить тем самым австрийский клин между двумя княжествами.

Подобная акция нуждалась в правовом оформлении и оправдании: «Мир должен видеть, что мы не завоевательную войну ведем, а лишь действуем в интересах своей безопасности и интегритета». Полезно сослаться на историю – некогда эти земли входили в состав Венгерского королевства. Неразумно, однако, просто так отобрать у дружественной Турции принадлежащую ей территорию. И появилась формула оккупации (подразумевалось – вечной), которая, по словам графа Андраши, не должна была выглядеть аннексией. На сей день, добавил он, трудно определить точные границы земель, на которые распространяются претензии; нельзя делить шкуру неубитого медведя; однако, многозначительно добавил он, все мясо должно достаться Австрии, а прочим придется удовлетвориться костями^[676].

Кайзер Франц Иосиф с докладчиком согласился: «Сегодня следует придерживаться идеи, что абсолютно необходимо получить для Далмации хинтерланд» и прорубить между Сербией и Черногорией территориальный коридор. Следует, однако, соблюдать в приращениях определенную сдержанность, чтобы не слишком выросла доля славянского элемента в монархии.

Совещание определило стратегическую линию Австро-Венгрии в нависшем над Балканами конфликте. Конкретику в соображения политиков внесли генералы: по их мнению, предстояло сосредоточить 150-тысячный ударный кулак в Хорватии и Далмации для последующего вторжения в Боснию и Герцеговину.

Венгерский историк И. Диосеги называл принятый Веной курс экспансией, объяснимой (точнее даже – оправдываемой) оборонительными соображениями^[677].

Российскому кабинету в условиях надвигавшейся войны с Турцией следовало не просто уточнить австрийскую позицию, а добиться соблюдения соседкой нейтралитета. Экспансионистские устремления партнера по Союзу трех императоров стали для Петербурга очевидны после встречи в Рейхштадте. Александр II решил произвести зондаж в Берлине, чтобы выяснить отношение рейха к возможному столкновению России с Австро-Венгрией. Ответ поступил от Бисмарка, снабженный обьгаными дипломатическими любезностями, но крайне неутешительный по существу: интересы Германии будут глубоко задеты, если возникнет угроза для Габсбургской монархии, для ее положения в Европе и ее независимости. Иными словами – Второй рейх не допускал разгрома Австро-Венгрии. Война с Габсбургами, буде она разразится, предстояла для России более чем с странная – без права на победу, то есть бессмысленная^[678].

Угроза военного столкновения с Габсбургской монархией являлась не плодом воспаленного воображения царских сановников, а реальной опасностью. 13 ноября 1876 г. Франц Иосиф провел совещание с генералами на предмет подготовки похода против России. В своем вступительном слове его величество заявил: уже продолжительное время ведутся тайные переговоры с русскими. Их война с Турцией – решенное дело. Россия рассчитывает ее выиграть при условии австрийского нейтралитета. Кайзер дважды подчеркнул, что ожидаемое подписание соглашения с Петербургом совершенно не означает союза с Россией. Далее он заявил: несмотря на договоренность, которую предстоит достичь, нет уверенности в том, что императорски-королевские войска смогут вступить в Боснию и Герцеговину в подходящий момент. Его обуревает тревога в связи со зверствами мусульман в отношении христианского населения; исходя из соображений гуманности его долг – прийти на помощь страдальцам, а посему следует провести мобилизационные мероприятия уже зимой.

Для него, продолжал император, еще не ясны детали соглашения с Россией и вытекающие из него политические последствия: будут ли они полностью отвечать австрийским интересам, не нависнет ли над ними угроза. А посему следует придерживаться взятых на себя обязательств (понимай – нейтралитета) до той поры, пока не обозначатся упомянутые угрозы. Кайзер несколько туманно упомянул о революционной опасности в России, которая могла бы помешать самодержавию выполнить взятые на себя обязательства. Зато вывод звучал вполне определенно: в этой «западне» для Австрии может возникнуть необходимость вступить с Россией в войну^[679].