Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Стало ясно – наряду с двумя военными фронтами, Балканским и Кавказским, придется сражаться и на третьем, дипломатическом.
Глава X
Последняя русско-турецкая война. Триумф и драма победителя
Пограничную реку Прут перешла не старая николаевская армия, с муштрой, возведенной в культ, шагистикой и многолетним сроком службы. Способный организатор военный министр Д. А. Милютин осуществил реформу вооруженных сил. Основу ее составило введение всесословной военной повинности, срок пребывания под знаменами сократили до шести лет, на смену гладкоствольному ружью пришла винтовка с нарезным стволом, была усовершенствована артиллерия, молодое поколение офицеров стремилось к военным знаниям. Талантливыми военачальниками проявили себя генералы И. В. Гурко, М. Д. Скобелев, М. И. Драгомиров, Н. Г. Столетов. На подступах к Балканам удалось сосредоточить ударный кулак войск в 185 тысяч солдат и офицеров, примерно равный по численности противостоявшей турецкой армии. На Черном море господство принадлежало туркам, а в Севастополе эскадры так и не появилось, броненосцами береговой обороны числились три «поповки»,
Наступление проходило успешно. В ночь на 15 (27) июня с ходу, как на учениях, удалось форсировать Дунай в районе Зимнича – Систов. На южном берегу реки была сосредоточена армия в 125 тысяч человек и дружины болгарского ополчения. Передовой отряд под командованием И. В. Гурко освободил Велико-Тырново, столицу древнего Болгарского царства, и вытеснил противника с важнейшего Шипкинского перевала Балканского хребта. Легковерным казалось уже – близка победа.
А на международном горизонте сгущались мрачные тучи. Уже 6 мая Форин-офис изготовил жесткую ноту. Интересы Англии будут затронуты и она не сможет сохранить нейтралитет, говорилось в ней, если военные действия станут угрожать Суэцкому каналу, Египту, Персидскому заливу, Черноморским проливам и Стамбулу. «Правительство ее величества не может остаться безучастным к переходу в другие руки столицы… занимающей столь доминирующее положение»[711]. Британская дипломатия со столь глобальной широтой обрисовала свои интересы с явным намерением иметь под рукой предлог для вмешательства в конфликт. Как и раньше в тревожные моменты, начались толки о нависшей над Индией угрозой со стороны России. Но раздались и недоумевающие голоса: как можно одной из воюющих сторон, России, запретить нападать на владения неприятеля. Член парламента Е. Дженкинс выразил опасение, как бы «наглость британских притязаний в связи с Суэцким каналом, Средиземным морем и восточным вопросом вообще не вызвала общего протеста в Европе». Его коллега Э. Чайдерс счел ноту «плохо продуманным, наглым и провокационным посланием»[712]. Резкие отклики встретил нагнетаемый прессой миф о будто бы нависшей над Индией угрозой. Герцог Рутлэнд назвал абсурдом приписываемый России замысел захвата жемчужины британской короны. С. Ленч советовал паникерам пройти курс географии хотя бы в объеме средней школы, они узнали бы, что самый низкий перевал в Гималаях лежит выше Альпийских вершин[713].
В разгар Русско-турецкой войны В. Гладстон имел мужество сказать: «Если Россия потерпит неудачу, ее поражение превратится в несчастье для человечества; жизнь сражающихся народов, которым мы должны помогать, станет еще хуже»[714]. Курс кабинета в восточном вопросе он представил в самом неблагоприятном свете: «Мы фактически требуем для себя права вето на политические реформы во всех странах и омывающих их морях, лежащих на пути из Англии на Восток». Он предрекал: «Мы катим Сизифов камень по крутизне, и, как только уберем свою руку, он покатится вниз»[715]. Но премьер-министр Б. Дизраэли, опиравшийся на прочное большинство в Палате общин, шел напролом, именовал вылазки либералов стряпней, зная, что серьезного вызова его курсу на укрепление британских позиций в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке оппозиция не бросит. Спор шел о том, как эти позиции укрепить.
Ответ канцлера A. M. Горчакова на вызывающую ноту от 6 мая был тщательно сформулирован и отредактирован. Давались самые успокоительные заверения насчет Суэцкого канала, Египта, зоны Персидского залива и путей в Индию. И, главное, ответ содержал два важных заверения. О Константинополе в нем говорилось, что захват этой столицы в планы России не входит. Что касается режима Черноморских проливов, то этот вопрос «для сохранения мира и всеобщего спокойствия» должен быть урегулирован на «справедливых и действенно гарантированных началах»[716]. Две важные, имевшие общеевропейское значение проблемы самодержавие заранее отдавало на суд европейского концерта, в котором постоянно пребывало в меньшинстве. A. M. Горчаков писал о глубоком сочувствии россиян «несчастному положению христиан на Балканах, связанных с ними узами расы и веры» и подчеркивал: прекращение «нестерпимых злоупотреблений» османской администрации «не противоречит ни одному из интересов Европы»[717].
Государь даже опередил министра в подобного рода заверениях. Еще в октябре 1876 года он дал британскому послу О. Лофтусу «священное честное слово», что не намерен посягать на Константинополь»[718].
Пьянящий угар военных успехов воздействовал на умы. Многим программа мира A. M. Горчакова стала представляться неподобающе умеренной и недостойной после таких побед. Группа решительных – Н. П. Игнатьев, Д. А. Милютин, А. И. Нелидов – стала задавать тон в подготовке условий послевоенного урегулирования. 30 мая на совещании у царя разногласия проявились открыто. Горчаков продолжал разрабатывать условия мирного договора (в июне – 4) и хлопотать в Лондоне и Вене о смягчении напряженности. Но к его доводам не прислушивались. Горько и больно читать напраслину, которую Игнатьев и Милютин возводили на канцлера в своих записях: «Князь Горчаков вместе с графом Шуваловым готовы наложить строгую узду на собственные наши действия»; «Бедный наш канцлер разыграл роль зайца, травимого несколькими борзыми, особливо по вопросу о Болгарии»; «Дипломатия наша не перестает копошиться и противодействовать военным планам»[719]. Старец отбивался как мог: «Нас теперь не хотят слушать, но положение изменится; когда тиф и лихорадка будут истреблять нашу храбрую армию, когда погибнут 40 или 50 тысяч человек… то скажут, что мы были правы, будут просить нас уладить дела»[720]. В ответ он слышал недовольное ворчание. Годы брали свое. Князь одряхлел, утратил прежнюю энергию, честолюбие переходило в тщеславие, он ревниво относился к молодым коллегам, метившим в преемники. Но громадный опыт подсказывал ему, что надо добиваться компромисса, пока британские броненосцы
не появятся в Черном море. И, главное, канцлер не цеплялся намертво за свои планы, а допускал их эволюцию. 30 мая и 1 июня он направил Шувалову в Лондон телеграммы, содержавшие важные изменения по ключевому болгарскому вопросу. Контакты с общественностью, воодушевление, сопровождавшее формирование дружин болгарского ополчения, недопустимость оставления под османским игом той части страны, которая «больше всего пострадала от турецкой резни», где проживало «самое многочисленное, трудолюбивое и развитое население», – все это привело его к мысли о недопустимости раздела Болгарии на две части, «она должна быть единой и автономной»[721].В начале июля с поля боя пришли тревожные вести. Кавказская казачья бригада, занявшая Плевен (Плевну), разоружила там мусульманское население и двинулась дальше. А к городу из Видина подошел и занял его корпус численностью более 40 тысяч человек под командованием способнейшего из турецких полководцев Нури Османа-паши. Оставлять такую силу в тылу наступающих российских войск было опасно. 8 (20) июля плохо подготовленный и поспешно проведенный штурм крепости принес шедшим на приступ большие потери. Вместо того, чтобы обложить крепость со всех сторон и приступить к осаде, командование еще раз бросило войска на приступ 18 (30) августа, обошедшийся в 7 тысяч жертв.
На совете в присутствии Александра II раздались голоса в пользу снятия осады до подхода из России войск гвардии. Д. А. Милютин и генерал В. Н. Левицкий настояли на продолжении операции. Великий князь Николай Николаевич направил телеграмму румынскому принцу Карлу с предложением прийти на помощь и присоединить свои войска к осадному корпусу. Тот откликнулся немедленно, утверждать независимость страны следовало с оружием в руках, да принц и сам был не чужд мечтаний о воинских лаврах, а тут его положение владетельного монарха позволило ему формально возглавить осадный корпус. Молодая румынская армия численностью в 32 тысячи человек с честью выдержала испытание огнем. Тяжелая, кровопролитная осада продолжалась до 28 ноября (10 декабря).
В Лондоне воспользовались осечкой под Плевной для нагнетания обстановки. 7 июля часть средиземноморской эскадры ее величества (7 броненосцев и фрегат) получила приказ передислоцироваться в Безикскую бухту у входа в Дарданеллы. 12 июля Дизраэли сообщил королеве, что русским готовится нота с требованием не занимать Стамбула. Термин «казус белли» в ней отсутствовал для использования его в дальнейшем. Премьер-министр согласился с мнением королевы Виктории о желательности занятия британским десантом турецкой столицы и о нанесении русским удара с востока, чтобы очистить Среднюю Азию «от московитов и загнать их в Каспий». Он пожаловался монархине: «управлять находящимся в состоянии разногласий и упирающимся кабинетом – задача трудная и не слишком приятная»[722]. 21 июля кабинет, по словам его главы, решил, в случае вступления русских в Стамбул без обязательства немедленно его покинуть, объявить России войну[723]. В дипломатической переписке это решение отсутствует. Под пером графа Э. Дерби формулировки Дизраэли смягчались. 28 июля Шувалову вручили меморандум без подписи. Англия вместе с другими державами, говорилось в нем, готова побудить Высокую Порту к миру на приемлемых для нее и почетных для России условиях[724]. Глава Форин-офис получил от королевы выговор за своеволие, премьер-министр выразил ему свое недовольство в резкой форме: «Через три месяца британские интересы будут втоптаны в грязь», Россия станет «потенциальным господином Константинополя, решит вопрос о проходе через Проливы, как ей и Германии будет угодно, и наплюет на нас»[725].
P. B. Ситон-Уотсон замечал по поводу скоропалительных планов руководителя кабинета: «Трудно представить себе что-либо более безрассудное»[726]. Но эти планы существовали, их поддерживала королева, кабинет располагал большинством в Палате общин. Э. Дерби напоминал своему шефу: да, казна в России не богата, разорить ее нетрудно, но у нее – обширная территория, устойчивые продовольственные ресурсы, многомиллионное население, обладающее скверной привычкой – грудью вставать на защиту Отечества в случае опасности. Самая неудобная война – та, что длится долго, обходится дорого и не сулит результатов. Таковая и предстоит. И наконец, ради чего сражаться? Возрождение Османской империи – дело безнадежное.
* * *
Тучи на международном горизонте все более сгущались. В сентябре Дизраэли в парламенте впервые назвал британский нейтралитет условным, а в беседе с Шуваловым высказал убеждение, что вторая кампания выведет Англию из состояния невмешательства[727]. Вместе с королевой он учинил, через голову Форин-офис, акцию, с понятием парламентского режима не вязавшуюся и сильно напоминавшую тайную дипломатию французского короля Людовика XV. В конце августа военный агент в России полковник Уэлсли, ссылаясь на Викторию и Дизраэли, сделал Александру II заявление угрожающего характера: Россия «не должна поддаваться ложным впечатлениям насчет слабости и нерешительности кабинета», который желает быстрейшего окончания войны на почетных (с британской точки зрения) для нее условиях, но если боевые действия продлятся и «последует вторая кампания, нейтралитет Англии не может быть сохранен, и она станет воюющей стороной»[728]. Демарш произвел впечатление, обратное желаемому его инициаторам, – осенью и зимой 1877–1878 гг. боевые действия велись с крайней энергией.
* * *
А у стен Плевны лилась кровь. 30–31 августа (11–12 сентября) – новый приступ, уже вместе с румынами. Резня произошла страшная, потери снова тысячные. Дивизия генерала М. Д. Скобелева пробилась к стенам города, румыны и русские овладели Гривицким редутом, но ввиду общей неудачи отошли. Ропот против наплыва в армию августейших особ, военными талантами не отличавшихся, дошел до Д. А. Милютина. Командир Рущукского отряда наследник-цесаревич Александр Александрович в письмах супруге Марии Федоровне («душке Минни») жаловался: «…интендантская часть отвратительная, казну обворовывают в огромных размерах»[729].