Дьявол в бархате

Голос смолк.

С порывом воздуха в кабинет ворвался терпкий аромат конского навоза и винных паров, но отчетливее всего ощущался возмутительный запах газов. Фэнтон повернулся к двери и ухмыльнулся. Из всех участников этой истории гравер наиболее достоверно изобразил лорда Джорджа Харвелла.

Белый парик с длинными локонами венчала залихватски сдвинутая набок широкополая шляпа из бобрового меха с низкой тульей, украшенной золотой лентой. Под белыми кудрями задорно поблескивали карие глаза. Прибавьте к этому крупный нос, тонкую полоску белых усов, ухмылку, намек на второй подбородок – и получите точный портрет лорда Харвелла.

Джордж был на два дюйма выше Фэнтона, однако в последнее время заметно располнел, что, по свидетельству Джайлса Коллинза, весьма прискорбно сказалось на его умении владеть шпагой. Он надел костюм из фиолетового бархата; пальцы были унизаны перстнями, рукава оканчивались пышными рюшами, а шею охватывал кружевной воротник. Облачение гостя выглядело кричаще и безвкусно – так, как тот и хотел.

Почуяв неладное, Джордж насупился, однако не смог понять, что именно его встревожило. Оба незамедлительно приступили к исполнению обычного приветственного ритуала.

– Джордж! – воскликнул Фэнтон. – Гнить твоей душонке рядом с Оливеровой.

– Ник! – искренне обрадовался Джордж. – Чтоб тебя обезобразила оспа сильнее, чем Карла, а все лекари в мире передохли.

Пока шел обмен любезностями, Джордж усердно вытирал о нижний край двери сапоги, измазанные конским навозом.

– Прошу, не обращайте внимания на мои манеры, – скорбно произнес Джордж, обращаясь ко всем сразу, – я конченый человек, с тех пор как меня крестили. Никаких шуток. Я уже тысячу раз рассказывал, как… – Его взгляд остановился на Джайлсе. – Погоди-ка, а тебе рассказывал?

– Нет, милорд, – с низким поклоном ответил Джайлс.

– Неужто? Да чтоб меня! – Лорд Харвелл в искреннем изумлении выпучил карие глаза. – Это не такая уж великая тайна. Семейство мое – народ приличный, в большинстве своем. Вот только бабуля моя, чтоб ей провалиться, была немецкой жабой. А мать моя с отцом, чтоб… им было хорошо, страшно хотели заполучить ее денежки. Потому-то при крещении мне дали имя Джордж. Да, меня зовут Джордж, то бишь Георг. – (Если у кого-нибудь из присутствующих и были сомнения в его искренности, то к этой минуте от них не осталось и следа.) – Германское имя, мерзкое, как ревматизм. Пусть на этих землях больше не будет ни одного германского Георга, во веки веков.

– Аминь, – мрачно кивнул Фэнтон. – Боюсь лишь, что твоему пожеланию не суждено сбыться.

– Отчего же? Если…

Джордж осекся: он только сейчас заметил плетку в руке Джайлса.

– Вот оно что, – пробормотал он и щелкнул пальцами. Рубины, изумруды и бриллианты в его перстнях ослепительно вспыхнули отраженным пламенем свечей. Китти распахнула свои огромные синие глаза и следила за его рукой как зачарованная.

– Я попал на суд, – заключил он. – Судья, присяжные, обвиняемые – все в сборе.

Он так поспешно развернулся, что серебряная гарда шпаги, висевшей на поясе, с грохотом ударилась о дверь.

– Пойду-ка я отсюда, Ник. А ты делай, что должен. Хоть мне и не по душе эти судилища. Буду ждать тебя в конюшне…

Тут Фэнтон краем глаза увидел, как Джудит Пэмфлин поднимается по лестнице, держа перед собой огромный поднос.

– Джордж, постой. Это может подождать. Джайлс!

– Сэр?

– Не выпускай никого из кабинета. – Фэнтон кивнул на троицу. – Покуда я не вернусь. Дай им стулья, пусть отдохнут. Но никто не должен спускаться в кухню. Нам с лордом Джорджем надо отлучиться по делам. Мы скоро вернемся.

Когда до Джорджа дошло, что порки – двадцати ударов плеткой хватило бы, чтобы вогнать в беспамятство взрослого мужчину, а тем более женщину, – не будет, его румяное лицо просияло от облегчения.

– Черт меня дери, а эта девица хороша! – воскликнул он и отвесил Китти изящный поклон. – Как поживаешь, прелестница?

– Уже лучше, милорд, благодаря вашей милости. – Китти присела в реверансе.

– Ба! Ник, она еще и умна!

– Возможно.

– Слушай, Ник. Касательно «не терпящего отлагательств дела», о котором ты мне написал. Твое письмо такое mysterieux [3] , как говорят французы, черт бы их подрал, что я ни слова не понял.

3

Загадочное (фр.).

Фэнтон вынул из кармана сверток и протянул Джорджу:

– Я обнаружил это вчера. Кто-то спрятал его втайне от меня. Прочти надпись.

– Яд! – Джордж отшатнулся и задрожал. – Забери, скорее забери!

Удивительно: неустрашимый лорд Харвелл, который всегда первым бросался в бой (со слезами на глазах заявляя, что война претит ему и он дерется ради мира), побледнел как смерть при виде мышьяка.

– Мне конец? – со страхом спросил он. – Яд просочился в руку? Как думаешь, она вспухнет и почернеет? Черт возьми, Ник, я серьезно!

Фэнтон взял у него злополучный сверток и ответил:

– Успокойся. Смотри: я же держу его, и ничего. Теперь к делу. Ты разглядел рисунок под надписью, выполненный синими чернилами?

– Я… признаться…

– Сам я не догадался, но Джайлс помог. Он говорит, такой знак рисуют на аптечных вывесках.

– С чего это?

– Похоже на ступку и пестик над ней. По всему выходит, что это аптека «Голубая ступка».

Джайлс самодовольно хмыкнул и завел глаза к потолку.

– Спросим у грузчиков или носильщиков, кто-нибудь да знает, что это за место.

– А им-то откуда знать?

– Мы скажем, – невозмутимо ответил Фэнтон, дословно цитируя рукопись Джайлса, – что ищем аптеку под вывеской «Голубая ступка», в переулке Мертвеца, недалеко от Стрэнда, рядом с «Головой дикаря». Там мы и выясним, кто купил мышьяк.

– Умно, умно! – закивал Джордж, который никогда не отличался сообразительностью. – Отправляемся сию же минуту?

– Да. Я лишь ненадолго зайду к супруге…

Глаза Джорджа чуть не вылезли из орбит.

– Боже милостивый, Ник! Опять ты за свое?

– А ты, я гляжу, за свое? Угомонись. Лидия просто-напросто должна услышать мой голос. А потом… – Фэнтон осекся. Им вдруг овладело дурное предчувствие: вот-вот случится нечто ужасное. – А потом – в «Голубую ступку», что в переулке Мертвеца!

Глава шестая Доверительная беседа в «Голубой ступке»

В чем в чем, а в вывесках на Стрэнде не было недостатка. Те, что висели рядом, сталкивались с грохотом и лязгом, иные врезались друг в друга с коротким оглушительным треском, напоминавшим пистолетный выстрел; вывески-одиночки раскачивались на своих цепях и закручивались вокруг себя, производя, в зависимости от тяжести и размера, самые разнообразные звуки – от высокого заунывного скрипа до загробного стона.