Дьявол в музыке

«По крайней мере, итальянцы признают, что из-за красивых женщин ведут себя как идиоты. Англичане вечно пытаются не обращать внимания на кипящую кровь и горящие штаны. Мы тщимся ходить по воде, в которой итальянские мужчины счастливы утонуть».

Он спросил ровным, холодным голосом.

– Могу я задать вам вопрос, маркеза? Где вы были и что делали в ночь на четырнадцатое марта 1821 года?

Маркеза молча смотрела на Джулиана. Он подумал, что она попытается надавить на него и оставить вопрос без ответа. Джулиан встретил её взгляд, испытывая её храбрость, как она испытывала его. Если она окажется слишком горда – или слишком напугана – чтобы отвечать на его вопрос, союзница из неё неважная.

Напряжение ушло с лица маркезы, и она улыбнулась.

– Как вы можете знать, в марте 1821-го было восстание в Пьемонте. Я тогда поехала в его столицу, Турин, с визитом, пока Лодовико был на озере Комо со своим тенором. Мои друзья настойчиво советовали вернуться в Милан или хотя бы уехать в Новару, где стояли верные войска. Сперва я не принимала таких предупреждений всерьёз. Я не верила, что мятежники могут повредить мне – они будто решили драться друг с другом, а не со своими врагами. Но я решила, что Лодовико очень обеспокоится, если я останусь в Турине. Я поехала в Милан через Новару, но узнала, что на дороге стоят бунтовщики. Тогда я повернула на север и ехала до Бельгирата. Это деревня на западном берегу озера Маджиоре.

– Да, я был там по пути из Женевы. Кажется, это было вам совсем не по пути.

– Но между дорогой на Новару и озером Маджиоре не было другого достойного места. Оттуда можно легко вернуться в Ломбардию – достаточно пересечь озеро. Но я решила провести несколько дней в Бельгирате. В начале весны это было очаровательное место – распускаются первые цветы, а меня не было никаких обязательств. Если Лодовико может наслаждаться своим озером, почему мне нельзя?

– Вероятно, я слышал что-то об этом, – сказал Джулиан, делая вид, что только что вспомнил эту историю, – говорили, что маркез Ринальдо поехал искать вас в Пьемонт.

– Бедный Ринальдо. Да, он узнал, что я покинула Турин и не приехала в Милан, и отправился на поиски. Он бродил по стране в большом замешательстве, но всё же нашёл меня в Бельгирате и отвёз в Милан, – сказала она, и печально добавила, – Тогда мы и узнали, что Лодовико мёртв.

– Я сожалею. Вы помните, когда прибыли в Бельгират и когда покинули его?

– Неточно. Но я была там, когда Лодовико умер. Об этом всегда думаешь, когда узнаёшь, что кто-то близкий умер – где я была, и о каких пустяках думала, когда он испускал свой последний вздох?

– Должно быть, его смерть стала для вас большим ударом.

– О, да. Я была очень к нему привязана. Он казался таким неуязвимым – ярким, как солнце и стойким, как Альпы.

– Да, – задумчиво сказал Джулиан. – Мне он показался именно таким.

– Хотя вы не знали его близко.

Он пожал плечами.

– Необязательно близко знать ураган, чтобы почувствовать его мощь.

Кажется, маркеза пришла к какому-то решению.

– Синьор Кестрель, я не сомневаюсь, что моего мужа убил Орфео. Я ни на мгновение не подозревала кого-то другого. Но я думаю, что вы сможете обнаружить что-то о нём, чего не узнала полиция. У нашей полиции много добродетелей. Она прилежна, упорна и стойка. Но ей не хватает воображения, и я боюсь, что это не позволяет им раскрывать преступления, подобные этому. Это не просто уличное ограбление, это даже не похоже на преступление, на которое толкнула страсть – нет даже доказательств, что это политическое преступление, хотя комиссарио Гримани считает это очевидным.

– Но это в его интересах, – Джулиан понизил голос, помня, что в любом собрании в Милане могут найтись шпионы, – ведь права обвиняемого в политическом преступлении сильно урезаются?

– Я об этом не подумала, – медленно произнесла она. – И политический мотив помог бы добиться приговора – если он найдёт Орфео. Я знаю, комиссарио твёрдо намерен раскрыть это преступление. Он думает, что это поможет его карьере, и дерзну предположить, что он прав. Но то же самое честолюбие не позволит ему досаждать опасными вопросами важным людям. А вы, синьор Кестрель, доказали, что не страдаете от этого порока.

Джулиан поклонился.

Она улыбнулась.

– Без лишних слов – я принимаю ваше предложение. Я вся в вашем распоряжении. Расскажите, что я должна делать.

Перед глазами Кестреля пронеслись картины, никак не связанные с расследованием.

– Для начала, не будете ли добры рассказать мне всё, что знаете об Орфео?

– Конечно. Но сперва позвольте мне отвлечься на минуту – я совсем забыла о гостях.

Пока она обменивалась любезностями с новоприбывшими, Джулиан посмотрел на ложу справа от них. Священник средних лет бесстыдно флиртовал с дамой, что сидела в центре этой ложи. Когда он ушёл, его место занял молодой мужчина с густыми чёрными бровями и усами. Он не занял заветного места подле хозяйки, но стоял, опёршись о него и глядя на сцену через маленький цилиндрический монокль. Джулиан уже собирался отвернуться, как кое-что привлекло его внимания. Делая вид, что поглощён оперой, он принялся изучать этого человека уголком глаза.

Ему было двадцать пять-тридцать лет и у него были искусно уложенные чёрные кудри, смуглое лицо и ослепительно-белые зубы. Усы были тонкими и хорошо подстриженными – Джулиан заподозрил, что незнакомец уделяет им много внимания. На континенте, как и в Англии, усы носили почти исключительно военные. Но непринуждённая и свободная поза этого человека совершенно не походила на осанку офицера.

Вернулась маркеза.

– Вы спрашивали меня об Орфео. Боюсь, я не могу рассказать многого. Я никогда не встречалась с ним и не слышала его пения. Лодовико иногда упоминал его ещё до того, как привёз на виллу, но он просто хвалил голос и строил воздушные замки.

– Он никогда не хотел, чтобы вы послушали Орфео?

– О, нет. Он ни с кем не хотел его делить. Он был безумно влюблён в него.

Джулиан не смог бы поднять брови выше.

– Я потрясла вас, синьор Кестрель? – спросила она с улыбкой.

– Чрезвычайно, маркеза. Я не могу убедить себя, что мужчина, что мог называть вас своей женой, мог быть «влюблён» в тенора… или кого угодно ещё.

– Я не имею в виду «влюблен», как мужчина может быть влюблён в женщину. Но такая любовь мало интересовала Лодовико – для него она была чем-то вроде голода или жажды, которую нужно утолять. А голос Орфео доводил его до слёз – сладкой боли и восторга. Кажется, такое называют меломанией – однажды я слышала это слово от доктора. Лодовико страдал ей. Он действительно был немного помешан на музыке, – она задумчиво покачала головой. – Любопытно, что он никогда не имел любовницы-певицы. Его страсть была совершенно целомудренной. Однажды он сказал, что сочетание любви и музыки очень опасно.

– Каким образом?

– Я не знаю. Как химикаты, что склонны взрываться.

– Вы думаете он говорил это, исходя из своего опыта?

– Если так, то это было очень давно, задолго до нашего знакомства.

Джулиан снова посмотрел на усатого мужчину в соседней ложе. Тот отложил свою оперную подзорную трубу, чтобы поговорить с хозяйкой, а теперь демонстративно пожал плечами, растопырив пальцы и опустив уголки рта. Этот жест выдал его не хуже паспорта.

– Кто этот француз в ложе справа? – спросил Джулиан.

Маркеза не стала поворачиваться. Вместо этого она будто случайно подняла свой веер из слоновой кости с зеркальными гранями. Её глаза загорелись, и она улыбнулась так, что Кестрелю внезапно захотелось сбросить француза в партер вместе с его усами.

– Это месье де ла Марк. Он очень обаятелен и наделён удивительным музыкальным слухом. Он может, единожды услышав мелодию, точно называть все ноты, а когда оркестр фальшивит, де ла Марк точно знает, как должно быть правильно, и кто именно из музыкантов оплошал. Почему вы спрашиваете о нём?