Дьявол в музыке
Шрифт:
– По очевидным причинам, мой дорогой друг – чтобы увидеть, поймёт ли он меня.
– И что ты хотел узнать?
– Я хотел понять, насколько он образован. Брокер узнал, что Гвидо умеет читать и писать, что очень странно для слуги-неаполитанца. Теперь мы узнали, что владеет и латынью.
– Не мог ли он просто догадаться, о чём ты говоришь, благодаря сходству латыни с итальянским?
– Быть может, и мог, но не догадался. Он ни секунды не гадал над значением моих слов, а понял их сразу.
– И он скривился, когда ты спросил его, – нетерпеливо заметил МакГрегор.
– Да. Но я не думаю, что из этого можно делать выводы.
Глава 19
В четверг зарядил дождь, и озеро стало невыразимо тоскливым. Горы укутались во все оттенки серого – тёмные леса, голые куски гранита, туманные вершины. Слуги ежились и бормотали «Brutt temp!»[55], а рыбаки поспешили к берегу, оставив озеро крикливым, пикирующим чайкам.
Гримани, напротив, расцвёл в такой погоде. Он провёл большую часть дня, принимая рапорты от жандармов и солдат, что обыскивали окрестности. Днём он нашёл Джулиана в бильярдной, где тот играл с МакГрегором.
– Не желаете ли присоединиться к нам? – любезно спросил Джулиан.
– Я хотел бы поговорить с вами о том, что вы с таким удовольствием называете «своим расследованием». Завтра я еду на озеро с команданте фон Крауссом, чтобы сделать доклад префекту. Мне нужно знать всё о вашем прогрессе, если вы неожиданно его достигли.
– Почему вы считаете, что Кестрель не достиг прогресса? – требовательно спросил МакГрегор, когда Джулиан перевёл ему слова комиссарио.
– Потому что я никогда не видел, чтобы он что-то делал. О, конечно, вы поговорили с парой людей, синьор Кестрель. Мои люди следили за вашими поступками. Но я тоже говорил с ними, а им было нечего добавить к своим показаниям почти пятилетней давности. Вы просто мечтаете и гуляете по саду. Как вы можете говорить, что узнали что-то стоящее?
– Нет, синьор комиссарио, я не могу этого говорить.
«По крайней мере, - подумал Джулиан, - я не будут этого делать, чтобы не показывать тебе все карты, когда игра только началась».
Гримани скривил губы, будто говоря «Я так и знал».
– Вы не можете ждать, что Кестрель найдёт убийцу за неделю, - запротестовал МакГрегор, - когда никто не мог отыскать его четыре с половиной года! Я не слышал, чтобы и вы хоть чего-то достигли.
Джулиан перевёл это тактично, смягчив слова доктора.
– По крайней мере, я убедился, что здесь нечего больше искать, - ответил Гримани. – А теперь я сосредоточусь на поисках Лючии Ланди и Тонио Фарезе.
– Вы знаете что-нибудь об их судьбе? – спросил Джулиан.
Холодные, бесцветные глаза смерили Кестреля. Наконец, комиссарио счёл, что от Джулиана нет смысла это скрывать.
– У нас есть следы Лючии – по ним сейчас идут мои люди. Тонио пропал с того часа, как вышел из «Соловья» утром после убийства. Мы не нашли никого, кто видел бы его или что-то слышал о нём.
– Что позволяет думать, будто исчезновение было намеренным, - заметил Джулиан, - хотя его ли это намерения ещё предстоит выяснить.
– Он ушёл из «Соловья» по своей воле, - ответил Гримани. – Марианна и Роза Фраскани в этом уверены.
– Они говорили, что он выглядел встревоженным и очень спешил уйти, - вспомнил Джулиан. – Как
будто был в опасности и знал это.– Быть может, он догадывался, что Орфео – карбонарий, - ответил комиссарио, - и сбежал, боясь, что подельники Орфео убьют его, чтобы обеспечить молчание. Кроме того, возможно, Орфео и Тонио оба были карбонариями и совершили убийство вместе.
– Тогда почему они ссорились и дрались? – возразил МакГрегор.
– Тонио был нужен предлог, чтобы покинуть виллу и помочь Орфео сбежать после убийства, - объяснил Гримани. – Они изобразили драку, чтобы Тонио прогнали, и не подозревали его ни в каких связях с Орфео. Тонио мог подготовить побег – например, добыть лошадь, следы копыт которой мы нашли у ворот – а потом обеспечил себе алиби на само время убийства, напившись в трактире.
– Это звучит очень правдоподобно, - признал Джулиан. Уже не в первый раз он понял, что недооценивать Гримани – большая ошибка. С другой стороны, в том, чтобы позволять Гримани недооценивать Кестреля были свои преимущества.
Комиссарио занимался полицейскими отчётами до конца дня. На следующей утро он уехал на Комо к префекту, и потому отсутствовал на вилле, когда приехали Франческа и Валериано.
Они высадились на причале виллы днём, когда небо было столь же чистым и голубым, каким вчера было мрачным и пасмурным. Слуги провели гостей внутрь, где их ждали маркеза, Карло и Джулиан. Остальные воспользовались погодой, чтобы прогуляться. Занетти стоял в углу, как обычно, промокая лицо платком, готовый записывать всё сказанное, чтобы доложить Гримани, когда тот вернётся. Маркеза постаралась, что комиссарио здесь не было.
Франческа и Валериано вошли под руку. Женщине было почти тридцать, она была среднего роста, округлая и женственная, но не пухлая. У Франчески были зелёные глаза, а лицо – скорее милое, чем красивое. Мягкие каштановые волосы оказались заплетены в немодную косу и уложены вокруг головы.
Увидев маркезу, она смутилась, но Беатриче вышла вперёд, обняла гостью и поцеловала в обе щёки. За ней последовал Карло, представивший Джулиана, который поклонился и поцеловал даме руки.
– Я очень рад познакомиться с вами, маркеза Франческа.
– Также рада и я, синьор. Но не могли бы вы называть меня по моей фамилии? Просто синьора Аргенти.
– Как пожелаете.
– Видите ли, - она немного покраснела, - я не живу с моим мужем. Было бы нечестно использовать его имя и титул.
Тем временем, Валериано обменивался приветствиями с маркезой. По голосу в нём сложно было узнать кастрата: он понижал тон и говорил с лёгкой хрипотцой, что делало его скорее лирическим тенором, чем сопрано. Как и многие кастраты, он был длиннорук и очень высок, будто энергия, что могла уйти за зачатие детей и отращивание усов, пошла на бессмысленный и слегка гротескный рост. У него были каштановые волосы, немного отливающие золотом на солнце, но глаза оставались тёмными. Лицо Валериано было красивым: на первый взгляд казалось, что он молод, но когда Джулиан обменялся с ним приветствиями, то заметил седые волосы на висках и тонкие морщинки в уголках глаз. Гладкие щёки создавали впечатление молодости, но кроме того с его лица не сходила какая-то детская задумчивость, не имеющая ничего общего с невинностью. «Зачем взрослеть, если ты всё равно никогда не станешь мужчиной?» – как будто говорило это лицо.