Дыра

Лица на полотнах казались живыми. Да, именно так! Живыми, хотя имели два измерения а люди, которым принадлежали они, покинули мир столетья назад. Потому что за этими лицами чувствовалась душа. Разная. Квакин заметил, что Кладовой собрал вместе лица, которые отражали какую-то очень заметную, но не сразу угдананную Квакиным способность. Он думал этак и так, стараясь представить - что он сам чувствовал бы с таким выражением лица? Потом подумал - он чувствовал бы радость; это - способность радоваться. И потому лица на этих потретах казались ему такими непохожими ни на то, что он видел на первом уровне, ни на все остальное, что видел еще.

– Я понял, - сказал он, - пойдемте дальше.

Снова свет поплыл в соседнюю комнату и усилился, когда Пылеед провел горящей свечей по ожидающим зрителей негорящим.

И тогда Квакин увидел скульптуру.

Он сразу подумал - неспроста Кладовой поместил ее в самом финале своей трехкомпонентной экспозиции. Книги были универсальным вступлением, обращенным к интеллекту но так, что готовили к новым эмоциям. Картины переводили на эмоциональны уровень, совершенство которого реже для человека, чем соверенство интеллекта. Скульптура в крайней комнате содержала ответ на все вопросы. Особенно на те, которые - Квакину это было ясно уже совершенно - люди обычно не догадываются задать.

Каменная, предположительно - мраморная скульптура изображала леди, в человечкский рост, стоящую на совсем невысоком постаменте. На каблуках, подумалось Квакину, хотя никакой обуви на ней не было, просто постамент чуть поднимал ее над полом. Темный мрамор интригующе диссонировал с европейскими чертами. Фигура была задрапирована единым куском ткани, свободно накинутом и так облегающем, что линии тела просматривались совершенно отчетливо. Техника скульптора была столь же высока, сколь идеально сложение его модели - Квакин тут же припомнил лучшие античные образцы. Только эта была выше типичной мраморной гречанки, ноги и позвоночник казались длиннее, и лучше были проработаны мускулы - очень легко, но заметно. Леди смотрела на него вполооборота, словно шла куда-то - одна нога опиралась только на пальцы - но зритель окликнул ее, и она, приостановив шаг, с готовностью обернулась.

Да, обернулась - но странная, почти шокирующая, недобрая и всезнающая улыбка озарила при этом ее лицо. И от того четры ее, очень правильные, крупные, резкие, становились совершенно живыми и - Квакин почувствовал это мгновенно - неудержимо желанными. И кто-то сказал ему его голосом: ты позвал свою судьбу - и вот, она обернулась к тебе...

Квакин не понял и не мог вспомнить потом, сколько простоял неповижно, в молчании, в той же позе, в которой увидел ее.

Потом он пришел в себя и сказал:

– Это стоит столько же, сколько весь остальной мир. И даже больше, наверное. Потому что это именно то, для чего он был создан. Для чего он - материал, фон и свет...

Кладовой сказал:

– Этой скульптуре несчетные тысячи лет. Никто даже прмерно не знал, склолько. Не знал - потому что только в молодости я видел людей, с которыми имело смысл говорить о таком. Уже двадцать лет ее не видел ни один человек, кроме меня, - он улыбнулся - с внезапным искренним удивлением, как показалось Квакину, и посмотрел на него, - ее просто некому было показать!

Несколько минут оба молчали.

– Спасибо вам, - сказал, наконец, Квакин, - едва ли вы знаете, что сделали сейчас для меня. Едва ли я смогу это объяснить... Я пойду. Восприятие этого требует сил, и не может длиться долго. Я пришлю вам охрану. И для дома, и для вас. Немедленно, как только приду в резиденцию...
– он помедлил, думая, как лучше проститься с человеком, чьим многолетним фанатизмом оказался посвящен в самую главную тайну, с которой успел столкнуться, и вдруг неожиданная мысль пришла ему в голову, - и - не показывайте это! Никому и никогда! Потому что если люди увидят ее, то могут просто убить. А ее мир исчез, и не может ее защитить...

– Я знаю, - сказал Кладовой, - но подумайте вот о чем: она способна на самую разрушительную месть.

Глава 12

Миссия

Около месяца не происходило ничего интересного.

Вернулся Долбила и сообщил, что письмо у него взяли королевские пограничники и даже дали какую-то расписку, говорят - в получении оного. Квакин разорвал заделанный замысловатой печатью конверт и - без особого удивления - понял, что язык королевства ему так же знаком, как и местный. Рапсиска, и верно, была в получении его письма пограничной службой. Кроме того, прибывшие за податью чиновники тоже вручили Долбиле расписку. Читать ее Квакину было и забавно, и вполне ожидаемо - количество принятого по каждому пункту было меньше, чем сдал Долбила. Исчезло даже две шлюхи - интересно, куда!? Долбила сказал, что уж что-что, а всех шлюх он помнил, и сдал в полном составе.

– А им повезло, шлюхам-то, - сказал он, завершая свою речь, - принимающие-то эти смотрятся богато! Видать, живут в королевстве неплохо...

– Если все пойдт по плану, увидим сами, как они там живут, - сказал Квакин, - хотя, может быть, и не сразу...

Забот, однако, хватало - и у Квакина, и у всего Совета четырех. Переведенный на ручное управление уровень замер в неустойчивом состоянии. Мобилизованную армию, обитающую неподалеку от города в кактусном лагере, надо было кормить. Задача эта требовала четкого контроля за всей производимой на уровне едой и работой эгриботов. В общей сложности оказалось у Квакина почти четыреста человек бойцов. Половину составили те городские бойцы, которые годились для чего-то более сложного, чем эгриботинг, половину - деревенксие, которых нужно было изъять с деревень всвязи с оскудением земельных ресурсов. Использовать армию для чего-либо, кроме регулярных тренировок, Квакин категорически не хотел. Он обещал его величеству подготовленных бойцов, и должен был их подготовить... непонятно только, к какому времени.

Наконец, ему доложили, что прибыл королевский курьер.

Курьер привез еще одно с подвыподвертом запечатанное письмо; печатей на нем было целых три. Письмо уведомляло, что в Чисто-место направляется комиссия министерства колоний. Ей нужно обеспечить должный прием.

И все.

– Похоже, - сказал Квакин на состоявшемся по этому случаю заседанию Совета, - этому министерсиву совершенно по фигу, кто тут правит. Или им понравились подати... На звоночек о заговоре оно вообще не отреагировало. Может, сдесь так принято - всякая новая власть обвиняет старую в заговоре? Может, это просто форма вежливости? Ну, чтобы министерскому чиновнику, ответственному за этот шикарный уровень, не ломать голову над докладной своему боссу о причине перемены властей. Заговор, мол, раскрыли - не без моей кураторской помощи...

– А какая им, в самом деле, разница?
– сказал на это Пинок, - цацек отстегнули? Отстегнули. А чего им отсюда еще можно взять?

Комиссия выслала вперед гонца с очередным посланием. Оно, правда, находилось в конверте просто заклееном, безо всяких печатей.

"Досточтимый господин Квакин! Прошу организовать встречу на дороге перед городом завтра после полудня. Полномочный комиссар министерства колоний Дастин Стэп."

В полдень Квакин в окружении свиты уже торчал на дороге в получасе ходьбы от города. Его сопровождал Четвертак - как самый знающий местные условия член Совета четырех. Пинок и Долбила остались при войсках, размещенных также вне города и наблюдающих за Квакиным со стороны. Кто знает, с чем прибудет этот самый комиссар? Как его придется встречать?

Комиссар, однако, совершенно не заслуживал столь массированной обороны, как четыре сотни мечей. Он неспеша покачивался на носилках в сопровождении едва двух десятков людей. То ли он полагал, что бояться нечего, то ли в министерстве считали, что его незачем охранять.

Заметив носилки, Квакин сказал свите идти за ним, и пошел носилкам навстречу. Метров за сто до того, как две процессии должны были сойтись, носильщики остановились, и из носилок кто-то выбрался, а потом двинулся навстречу квакинской свите. Квакин сказал свите остановиться, и дальше пошел один.