Дыра

Квакин подошел к стиллажу.

Кладовой за его спиной зажигал одну свечу за другой, и в комнате становилось все светлее. Стеллаж переливался золотом все ярче, все виднее было тисненые по коже детали переплетов...

– Я могу посмотреть их? Руки у меня чистые...

– Да, конечно, - сказал за его спиной Кладовой.

Квакин выбрал корешок покрепче с виду, и вытащил книгу.

Книга оказалась неожиданно тяжелой. Коричневый кожаный корешок продолжался на обе обложки. Бумага обложки, темно-зеленая, была не глянцевая, но очень гладкая, и кажется, отражала свет свечей. Уголки оклеены были треугольничками кожи.

Он открыл книгу. Буквы названия напоминали готические. Они показались Квакину очень изящными; присмотревшись, он понял, что они еще и очень красивы.

"Об обращении небесных сфер".

Он начал листать.

Страницы, чуть желтоватые, но превосходно сохранившиеся, плотной глянцевитой бумаги, покрыты были теми же окологотическими буквами, но упрощенными по сравнению с названием; они читались легко, их хотелось рассматривать. Нередко попадались рисунки: какие-то приборы, верно - для измерения углов; карты созвездий. Формулы, написанные похожими буквами, но как бы прописными.

С самыми сложными чувствами, почти потрясенный, с книгой в руках Кваин повернулся к Кладовому:

– Я никогда не видел ничего подобного!..

– Там, где вы выросли, не было книг?

– Были, и много. Но они... такое впечатление, что они были сделан только для того, чтобы покупатель забрал их с прилавка. Наши книги иногда рассыпаются, когда их читаешь. Эти сделаны на века...

– Эти просто хорошо сделаны. Журналы похожего возраста тоже иногда рассыпаются в руках. Правда, там и написано не про...
– он присмотрелся, - обращение небесных сфер. Там написано про то, что забудется раньше, чем рассыпется самая непрочная книга... Что написано в ваших книгах?

Квакин пожал плечами:

– Обычно - то, что забудется, едва книга будет закрыта. Всякие придуманные истории, сделанные по одному из нескольких образцов. Тусуют одно и то же, как карты в колоде. События разные, но схемы одни... Такие книги стоят дешево. Все в них стоит дешево: бумага, обложка, мысли, работа...
– он снова пожал плечами.

– Но ведь, наверное, есть и другие книги? С не дешевыми мыслями.

Квакин кивнул:

– Есть. Некоторые из них признаны классикой, и даже издаются попрочнее, чем прочие. Но... мысли... иногда мне кажется, что наши мысли ходят по кругу. Всем им довольно много лет. Все их придумали, когда люди очень мало знали об окружающм их мире. О людях...

– Что это за мысли?

– О смысле жизни, о добре и зле, о совести, о том, как лучше устроить общество.

– Что же можно узнать такого, что отразиться на мнении о добре и зле, о смысле жизни?..

Вопрос содержал отрицательный ответ, и Квакин чуть заметно, но явно отрицательно качнул головой:

– Самое главное: почему мы такие, какие есть. Почему мы хотим того, чего хотим. Почему, если мы попробуем убедить себя в том, что хотим другого, то не сможем быть счастливы.

– Как это можно узнать? В этих книгах, - Пылеед кивнул на стиллажи, - дано много ответов на вопросы, которые вы сейчас заданы. Но все эти ответы придуманы. Обычно - из самых лучших побуждений. Но побуждения не прибавляют обоснованности.

– Ведь можно узнать законы, по которым движутся планеты?

Кладовой кивнул:

– Можно. Планеты подчиняются, в сущности, очень простым законам. Их основы были известны тысячелетья назад. Человек, чью книгу вы держите, сделал большую но, в сущности, не сложную работу... для тогдашнего уровня; сейчас это едва ли возможно... И этой работы хватило для того, чтобы открыть законы движения планет. Человек неизмеримо сложнее.

Квакин отрицательно покачал головой:

– Уровень, на котором работал этот человек, в наших краях превзойден неизмеримо. Так же, как он измерял положения планет, мы можем измерять человека. Мы открыли, что каждая черточка человека записана в неких очень маленьких частицах его тела, которые он получил от родителей или более далеких предков. Эти частицы создают человека, и никакая сила в мире не может им помешать. Внешняя сила может только попробовать исказить то, чем под их влиянием становится человек. Убедить его в том, что его желания или предосудительны, или ему не хватит сил выполнить их. Если он поддасться этой внешней силе, то потеряет способность быть счастливым. Если он выполнит то, что хотят от него силы, заложенные в этих частичках, то будт счастлив.

– Чего же они хотят?

– Обычно - совсем не того, что придумывали про людей изобретатели идеальных обществ. И вообще всех и всяческих идеалов... Они хотят, чтобы как можно чаще и как можно сильнее мы чувствовали, что живем. Хотят, чтобы мы действовали, добивались своего, умели сильно хотеть. Живое существо совершенствуется, только преодолевая препятсвия. Поэтому природа сделала так, что счастье - это только осуществлние сильного желания. Это все знают. Но по каким-то причинам девять человек из десяти никогда не чувствуют сильных желаний.

– Нужны ли сильные желания тем, кто всю жизнь выращивает картошку за картошку же?

Квакин усмехнулся:

– В этом -то все и дело! Люди обычно живут так, что спрос на способных всю жизнь делать одно и то же за скромную плату очень высок! Или не совсем одно и то же, но с почти одним и тем же результатом. Я вот, к примеру, совершенно этого не могу! И на меня почти не было спроса! Пришлось самому как-то устраиваться... Иногда я завидовал тем, кто так может. Попинал ботву, пришел домой, поел, выпил пива, глядя на выступления шутов, и отрубился. Утром проснулся - пошел работать. Вечером - все то же самое. Включился - откючился, включился - отключился... И никаких вам желаний, никаких чувств, никаких конфликтов. Если бы такими было 99 процентов людей, общество стало бы идеальным.

Он заметил, что Кладовой посмотрел на него как-то особенно:

– Тогда наше общество является идеальным...

С полминуты Квакин молчал, все также держа книгу в руках.

Потом сказал:

– Как жаль, что я и полчаса в день не смогу читать! И даже не знаю, смогу ли прийти сюда еще раз!

– Тогда пойдемте дальше. Содержимое двух остальных комнат можно воспринять очень быстро.

Подсвечник с семью свечами переместился за следующую дверь, и Квакин оказался среди картин.

– Сейчас будет светлее, - сказал Кладовой, - без хорошего света тут мало что можно увидеть.

Свет появился, и Квакин увидел.

Картины были самые разные. В основном - пейзажи и портреты.

Едва глянув на них, Квакин впал в легкий ступор. Потому что с полотен на стенах на него смотрел мир, о котором он начал уже забывать. В этом мире все было на совершенно другом уровне, чем в ставшем привычным мире первого уровня Ноосферума. И в то же время - мир полотен был выше и того, к которому Квакин привык за всю свою жизнь.

Например, здания. Квакин привык к тому, что дом - это серая прямоугольная коробка. Иногда его могли покрасить в какой-нибудь другой цвет, но он все равно старался облезть как можно скорее, став серым - словно в знак протеста против искажения своей сущности. Здания на полотнах, тоже, разумеется, прямоугольные по форме, совершенно не напоминали коробки. На них хотелось смотреть. Они все были разные. Все! И им очень шел цвет; невозможно было представить, что они - серые.

Или лица. Квакин тотчс вспомнил свой сон в тот день, когда оказался здесь. У персонажей этого сна были очень похожие друг на друга лица. Тогда он не обратил на это внимания, но сейчас вспомнил вдруг совершенно отчетливо. Все - какие-то никакие. Ни формы, ни содержания. Невозможно было представить, что их обладатели имеют еще хоть одну функцию кроме той, о которой они так откровенно ему сообщили.