Джульетта и духи
Шрифт:
Галя сучила ногами, судорожно прикрываясь платьем, которое за это время успела снять с ветки, но рыжий негодяй успел подскочить к ней вторично и рванул прикрытие, заорав и захохотав.
– Отдай! – крикнула она, заливаясь слезами.
– Ха-ха, не отдам! – выпалил он.
– Онуфрий, за что ты так со мной?! – вдруг сказала она, в апофеозе этой непристойной сцены и всего, что он творил и раньше.
От этого он словно приостановился, почти пораженный.
Она стояла, дрожа и снова пытаясь прикрыться собственным платьем, перед Онуфрием, только
– За что? – повторил он и, кажется, снова запоздало усмехнулся. – А за то, что ты слишком высоко задираешь нос!
Повисла ошарашенная пауза.
– Да-да, посмотри на себя со стороны! – столь неожиданно, переводя дыхание, заговорил он. – Вечно в стороне от всех, идешь точно плывешь, нос кверху подняв, и усмехаясь еще вот так постоянно! – истерично проорал он и при том попытался, как умел, артистично изобразить всё сказанное.
Она смотрела вниз, по ее остренькому носу, теперь опущенному долу, сбегали слезы и капали на голую грудь… Она мгновенно поняла: он не врал. Его действительно бесило то, какой она была, какой виделась ему со стороны.
– Ты что, королева, что ли, чтобы так ходить да так на всех смотреть?! – прикрикнул он. – Королева хренова, блин!! Гордая слишком ты, вот! Ясно?!
Ну что, что она могла ответить ему? Она почти не думала до этого, какая она со стороны. Она жила, не анализируя, и как могла представить, что ей предъявят претензии, причем в такой-то форме, за то, что она просто есть такая, какая есть?!
Она, голая «королева», плакала, делая робкие и смешные попытки одеться, но тряслись руки, стыд, шок и обида заливали глаза…
– Плакса-вакса-гуталин! – выкрикнул он ей почти в лицо, презрительно глядя на нее, которую сам довел до всего этого.
Она боялась его… Боялась, что если она ударит его, он приведет на разборку с ней еще и своих дружков – этого Фильку или кого еще… («Ах, ты восстала?!!») На что он был еще способен?!
И она просто бросилась бежать. Парализующий адреналин перешел наконец в последний выброс решительности, и почти не осознавая ничего, она бежала по траве, с собственным платьем в руках, и думала лишь о том, что, возможно, ее видит кто-то и из окон жилых домов вокруг…
А он бежал за ней и кричал:
– Беги, беги, х.ева королевишна, галимая Галька! Р-р-р-раа-а-а!! Была гордая – теперь голая!
Но он отставал. Странная свобода свистела вокруг. «Галька галимая была гонимая»… «Была гордая – теперь голая»…
И вдруг всё исчезло.
Галя открыла глаза. Не было яркого солнца. Было темное подземелье. Она осмотрела себя – да, метрошная спецовка инженера-обходчика. А справа виднелась та самая ниша, где теплился диковинный свет, озаряющий лежащую там книжку и большую коробку спичек, каких-то тоже, видимо, необычных (охотничьих?).
Но нет, свет, тот, ни на что в природе не похожий, уже куда-то исчез, а она просто направляла туда луч налобного фонаря.
Видимо, она задремала здесь, под ночной землей.
Галя встала на ноги. И двинулась по коридору обратно, не забыв прихватить сумку с книгой и спичками. Это были ее находки, и она по праву забрала их с собой.
Вскоре она дошла до того выхода, который случайно открыл не значащийся в реестрах механизм.
Галя покинула
тоннель. А мимо станции как раз ехал грузовой поезд, на минимальной скорости, безлюдный и с открытой платформой вместо одного из вагонов.Недолго думая, Галя вскочила на платформу. Она сидела на ее периферии, и редкие огни проносились над ней – желтые, белые, красные и зеленые, как новогодние леденцы, зажегшиеся в зимнюю ночь в рождественской пещере.
Следующая станция уже два месяца была на капремонте, днем поезда проходили мимо.
Но Галя, местный сотрудник, соскочила с платформы, потому что спецпоезд там остановился.
Тишина с недвижными огнями висела между мраморным полом и потолком. Между колоннами налилась чернильная темнота. Туфли ступали по тонкому слою цементной пыли, надутому работающими днем машинами.
Здесь сейчас должен был находиться только одинокий дежурный в кабинке на дальнем конце. Но никто не окликал Галю. Дежурный, видимо, дремал, начитавшись на ночь книг. Больше на ремонтируемой станции в такие часы делать было нечего – здесь царили только стрёмная абсолютная тишь да полное уединение.
Галя двинулась под своды плотной темноты и включила налобный фонарь. Густоватый воздух не шевелился. По сторонам в лиловом сумраке таились снятые со стен барельефы, металлические каркасы и лестницы. Пахло креозотом и мелом.
Галя прошла насквозь темную станцию и оглянулась. Как янтарь в ночном безветренном море, неподвижно горел огонек приземистой будки дежурного, и светились огни так и стоящего на рельсах грузового состава, на котором она прибыла сюда.
И она приблизилась к ведущей вверх металлической временной лестнице – через другой, запасной, ремонтный выход на поверхность земли.
Вскоре она была уже наверху, и в лицо ударила ночная свежесть вместе с распыленными каплями, оросившими острый носик и щеки. Далеко и как будто низко, у горизонта, словно просевшего под разорванными облаками ночного города, бесшумно сверкнула зарница. Дождь лил, и тут вдруг она заметила припаркованный автомобиль и – фигуру рядом. Лиловый плащ мелькнул, как вихрь, и она не ошиблась, узнав… И легкий шок сменился легким дуновением страсти, запахом ее.
Он приобнял ее в первый момент крепко, но потом уже снисходительно и ласково. Ромео… Борис.
Джульетта стояла почти как тогда «на балконе», в незабываемой постановке. Они укрылись от дождя под навесом задраенной станции. И молчали несколько минут, и только вокруг шелестели миллиарды тонких струй – вселенским хором до самого горизонта. И еще там и тут в долю секунды мерцали зарницы – одиночно и – странной цепочкой, и желтая вспышка переходила в зеленовато-сиреневую, и освещенные облака расстилались над зданиями без огней вдали.
Почти не сговариваясь, они оба нырнули через ремонтный ход, обратно на закрытую станцию. И темнота внизу разрезалась налобным лучом, цементная крошка под ногами озвучила полночные часы, а поезд всё еще стоял, что-то, очевидно, выгружая. И вот он дернулся, готовясь отчалить, но они прыжком оказались на той же открытой платформе, как два киношных каскадера.
Платформа под ними качнулась и легонько сдвинулась с места. Почти бесшумно покачивались колеса, и всё быстрее, быстрее – они покидали пустую закрытую станцию, засыпанную сумраком, снятыми со стен каменными плитами и строительной пылью, и мчались по тоннелю, слившись в объятии – легком, но в то же время крепком.