Единоборец

– Вы – это невидимки? – спрашиваю я. – Ну, конечно, вы невидимки.

– Ты об этом не знал?

– Да откуда я мог знать? Вы же невидимы. Никто в этом железном городе ничего о вас не знает. Все считают вас особо опасной разновидностью электронных хищников. Никто не думал, что под шкурой невидимки может скрываться человек. Мне говорили, что невидимки – кремниево-метеллические твари размером с небольшого слона. Что у них вот такенные острые зубы. Поэтому я защищался. Я спасал свою жизнь.

– Это тебе не извиняет, – говорит одна из женщин. – Ты напал на Глорию и убил ее.

Только этого еще не хватало. Если я убил одного из людей…

– Когда она умерла?

– Какая разница, когда она умерла! – кричит женщина.

– Если недавно, ее можно воскресить. Какая у нее батарея?

Они молчат не понимая.

– РГ-батарея! – кричу я. – Что здесь можно не понять? Здесь, что, собрание сумасшедших?

О господи, у нее нет батареи. Эти люди, полностью отрезанные от мира, живут без батарей. Я не думал, что такое возможно в наше время.

– Она еще дышит. Но у нее поврежден мозг. Она все равно умрет.

– Пока вы прокисали здесь, в вашем захолустье, – говорю я, – медицина не стояла на месте. – Если Глория дышит, она будет здорова. Ведите меня к ней.

Меня приводят в лазарет. Женщина-врач показывает мне рентгеновские снимки. Хорошо, что хоть какое-то оборудование у них есть.

– Я так понимаю, что вы дипломированный врач? – спрашивает она.

– Что такое дипломированный врач?

Она шокирована.

– Стойте и смотрите, – говорю я. – Сейчас я покажу вам кое-что из новых технологий лечения. Как она?

– Умирает. Вы что, сами не видите? Вы же пробили ей череп.

Я пытаюсь разобраться в показаниях приборов. Вот этот экран показывает электропотенциалы сердца, здесь температурная кривая, здесь дыхание. Остальное для меня темный лес. Температура сорок один и два, дыхания почти нет. Я сдергиваю простыню, которой прикрыта пациентка. Девушка лет восемнадцати. Глория.

Я здорово порвал ее тело. Основные раны уже зашиты. Зашиты, но, разумеется, не заживают. Ноги забинтованы, и бинты сочатся кровью. Что там с ногами, это меня не волнует. Сами заживут. Хуже то, что ей зашивали брюшную полость. Видимо я распорол ей живот своим крюком. На лбу сорвана кожа. Верхняя часть лица забинтована.

– Что с головой? – спрашиваю я.

– Сквозное ранение. Один глаз вытек.

– Ничего. Будет похожа на Кутузова, – шучу я, но шутка не находит поддержки. – Мне нужно снять эти бинты.

– Вы будете оперировать?

– Обязательно.

– У нас практически нет инструмента.

– Зато у меня есть, – я протягиваю ладонь и выдвигаю несколько лезвий. Это производит впечатление. Женщина отшатывается так, будто увидела привидение.

– Вам нужна помощь? – шепчет она.

– Нет, – отвечаю я. – Но вы можете молча смотреть, если хотите.

Я приступаю к делу. Надеваю стерильные перчатки и маску, хотя это и не обязательно. Переворачиваю Глорию лицом вниз и разрезаю кожу на шее. Раздвигаю мышцы. Передо мною шейные позвонки. Черт побери, в ее теле нет автоматического обезболивания, как я мог об этом забыть? Нажимаю несколько точек, так, чтобы снизить болевую чувствительность. Этого недостаточно.

– Что у вас есть из анальгетиков?

– Кодеин, ацетаминофен и бензокаин. Циклопропан для хирургической анестезии.

– Вы бы еще сказали, веселящий газ. А что-нибудь посовременнее?

– Фенобарбитал? – предполагает она.

– Хотя бы прокаин? Два дня назад мне пришлось ампутировать руку, не имея ничего, кроме литра прокаина.

– Давно израсходовали. При нашей жизни это неизбежно.

Я делаю несколько уколов, смешивая то, что есть. Адский коктейль. Потом начинаю прощупывать спинной мозг, используя несколько тонких игл. Есть контакт.

– Мне нужно восемь самых тонких игл, – говорю я. – Можно не стерилизовать.

– Вы будете делать пункцию?

– Я подключусь к ее спинному мозгу.

– Тогда я простерилизую.

– Нет. Мне нужно срочно. Ничего хуже, чем сейчас, с нею уже не случится.

– Но как?

– Я гарантирую, что сепсиса не будет. Сейчас я форсирую ее иммунитет.

Она приносит мне иглы и я аккуратно вставляю каждую из восьми. Операция не сложна, но ее нужно делать точно. Я проверяю каждую из игл, подключая к собственным контактам.

– Сердце остановилось, – говорит врач.

– Мне нужно еще три минуты.

– Нужно делать массаж сердца!

– Не нужно. Через три минуты оно пойдет само.

Я еще раз проверяю контакты. Кажется, все в порядке, сигнал проходит. Потом разрезаю кожу на своей щеке, поддеваю костную пластинку и отодвигаю ее. Каждая хорошая РГ-батарея имеет выходной контакт. Я вынимаю тонкий проводок, который на самом деле состоит из восьми жилок, вытягиваю его на максимальную длину – около полуметра.

– Что вы собираетесь делать? – удивляется врач.

– Буду донором. Подержите здесь.

Теперь нужно проверить, какой из контактов за что отвечает. Вот эти два – иммунитет. Работает. Вот эти – нет, ошибся. По телу Глории пробегает волна судорог. Попробуем по-другому. Эти. Включается сердце и начинает стучать, как у кролика. Снова неправильно, сигнал пошел не туда. Я аккуратно переставляю одну из иголок, и сердце начинает работать ровно. Дыхание становится глубже и равномернее.

Но это сейчас не главное. Еще два контакта, так, включаю общее восстановление. Из горла Глории вырывается глухой крик. Это нормально, мгновенный спазм голосовых связок. Такое бывает у детей, которым впервые вставляют мощную взрослую батарею. На самом деле, к такой батарее нужно привыкнуть. И последние два контакта – интеллектуальная система, которую нужно специально настроить, так, чтобы она самостоятельно регулировала восстановление нарушенных функций организма. Вот, собственно, и все.

Проверив точность подключения, я постепенно увеличиваю нагрузку. Пальцы Глории начинают мелко дрожать. Это не страшно, сейчас пройдет. Увеличиваю нагрузку до оптимальной. Все. Теперь можно отдохнуть.

– Это называется РГ-батарея, – говорю я врачу.

– Никогда такого не видела. Как это работает?

– Не имею понятия, честно говоря. Я просто знаю, как ей пользоваться. Можете понемногу снимать бинты. Через пятнадцать минут ваша Глория будет в полном порядке.

– Через пятнадцать минут?

– Я бы мог сделать это еще в десять раз быстрее, но боюсь осложнений. Ее организм к этому не привык.

– Но это революция в медицине, – удивляется она.

– Конечно. А вы пока живете в каменном веке. Но это не ваша вина. Как долго вы были отрезаны от людей?