Эдуард Лимонов
Шрифт:
— Бытует мнение, что сам Юрий Андропов называл вас убежденным антисоветчиком. Откуда взялась эта информация?
— Саша Морозов, писатель, он до сих пор жив, магистр в те годы, он учился в университете с дочкой Андропова Ириной на истфаке, что ли. И поскольку у меня были эти все неприятности с КГБ, эти вызовы, я взмолился и как-то ему говорю: “Саш, пусть она узнает у папы: чего им от меня надо? В чем вина-то моя?” Потому что меня вызывали, но ничего не говорили, просто пытались сломать, завербовать и прочее.
Первый раз она отказалась. Сказала, что мы с отцом договорились — ни он в ее личную жизнь не лезет, ни она в его работу. А второй раз — поскольку маразм крепчал и меня стали конкретно прессовать, она согласилась
— Утверждали, что именно Ирина сыграла определенную роль в разрешении вам выезда за рубеж?
— Не знаю, у меня нет никаких подтверждений. Я с ней не был знаком и не помню, чтобы супруга с ней общалась».
Любопытно, что все фигуранты этой истории имели отношение к издательству «Молодая гвардия». Александр Морозов, бывший участник СМОГа, где они и познакомились с Лимоновым, с 1971 по 1985 год редактировал научно-популярную, весьма востребованную у советского читателя серию «Эврика». Ну а Ирина Андропова после окончания филфака МГУ работала редактором серии «Жизнь замечательных людей». Тогдашний заведующий серией Сергей Семанов вспомнил о ней как о весьма скромной девушке без элитных закидонов, которая выходила из подвозившей ее иногда на работу служебной «Волги» отца за квартал до издательства и шла туда пешком.
Что до убежденных антисоветчиков, то они уже тогда сидели в руководстве партии. Сам Андропов покровительствовал главе Ставропольского обкома, «молодому и перспективному» Михаилу Горбачеву, с 1971 года — члену ЦК КПСС. В том же году был назначен послом в Канаду, где он и задумает перестройку, Александр Яковлев. Борис Ельцин работал главой отдела строительства в Свердловском обкоме партии. Скоро эти люди выйдут на первый план и уничтожат государство. И всемогущий комитет со всеми своими отделами, сетью информаторов, агентурой и аппаратурой окажется бессилен перед исходящим сверху предательством.
Эпизод № 5. Запад.
В 1974 году Эдуард и Елена покидают Советский Союз и через Вену и Рим переезжают в Нью-Йорк. Некоторое время Лимонов работал в эмигрантской газете «Новое русское слово». Там судьба свела его с линотипистом Борисом Ковердой — убийцей советского дипломата Петра Войкова в 1927 году, в годы войны подвизавшимся фельдфебелем зондеркоманды нацистов на территории Польши и СССР и сумевшим тихо дожить свой век в Америке. В рассказе «Коньяк Наполеон» он выведен под фамилией Кружко как тяжелый, психически неуравновешенный человек с темным прошлым. У Эдуарда во время застолья в типографии случился с ним конфликт. Пожилой психопат бросился на него с молотком, а затем написал заявление редактору, что Лимонов пытался его убить, оставшееся, впрочем, без последствий: «Можете гордиться. Он, говорят, евреев и коммунистов отстреливал, а вот вас испугался. Донос начальству настрочил…»
В «Слове» наш герой долго не задержался. Сама среда эмигрантов, одновременно ностальгировавших по родине и ненавидевших ее, вызывала у него раздражение. «Русская газета пахнет могилой и старческой мочой», — характеризовал он коллег по редакции.
За пять прожитых в Америке лет Лимонов познал ее целиком и полностью, до самого социального дна, проживая одно время в дешевом отеле с проститутками и неграми-драгдилерами и сменив множество профессий — от рабочего-ремонтника до прислуги в доме миллиардера. (Одной из лучших сцен в романе «История его слуги» является прислуживание им за столом Иосифу Бродскому, явившемуся в гости к его хозяину.) Именно знание этой настоящей, а не картинной американской жизни и отличало его от того же Яковлева, смотревшего на Канаду из окна посольства или дипломатического лимузина, или изумленных обилию сортов колбасы в магазинах советских журналистов-международников,
втайне обожавших тот образ жизни, который им положено было обличать.Лимонову довелось узнать, что американское общество не очень-то восприимчиво к критике. В мае 1976-го он даже приковывался наручниками к зданию «New York Times», требуя публикации своих текстов, — это можно назвать протонацбольской акцией. Через 20–30 лет приковывание наручниками к различным министерствам и ведомствам, кабинетам высоких чиновников и даже к ним самим станет одним из излюбленных приемов акций прямого действия национал-большевиков. Правда, в России это повлечет за собой куда более тяжкие последствия, чем на Западе.
Неудивительно, что из-за такого поведения буйный русский эмигрант вновь попадает в поле зрения спецслужб, теперь уже ФБР.
«— Что для вашей политической жизни означали более пятнадцати лет, проведенных в Америке и во Франции?
— Огромную школу прошел, конечно. Когда я приехал на Запад, то началось такое обучение сразу же. Начиная с Австрии (мы же вначале в Вене прожили какое-то время) и далее — по крупицам стала собираться вот эта отвратительная мозаика западной жизни. Собственно, то, о чем меня предупреждали мои друзья, австрийские социалисты. Там были еще — я забыл фамилии — с одним из них мы даже переводили Тракля (это великий австрийский поэт, погибший в 1914 году, он покончил с собой в госпитале), то есть он мне приносил подстрочник. Далее на пути в США я познакомился — по-моему, его звали Патрик Кэмпбелл — бывший сотрудник ЦРУ, который работал руководителем Толстовского фонда. Я приходил к нему какое-то количество раз, бухал он со мной, видимо, интересно ему было, и он мне рассказывал, как боролся против коммунистической опасности, а потом в один прекрасный день увидел, какая за этим паутина, ложь и прочее.
Я встречался еще с рядом людей, которые откровенно платили эмигрантам из России за информацию в виде статей. Потом был Нью-Йорк с огромным количеством проблем, эта вот жизнь мигранта. Первое, что я сделал в Америке, — отправился на собрание троцкистов, Социалистической рабочей партии, потом палестинская была партия.
Как снежный ком все это нарастало, у западного мира появились детали. Я их стал регистрировать, писать статьи. Я тогда написал статью “Разочарование”, за что меня выгнали из “Нового русского слова”. Эти статьи были подхвачены советской прессой. Связей у меня с ней не было, я и не хотел их иметь».
Именно в это время Лимонов переживает кризис: от него уходит любимая Елена, он бродит по Нью-Йорку в полубессознательном состоянии. И в это же время, в 1976 году, он пишет свои лучшие книги, сделавшие его знаменитым, — «Это я, Эдичка» и «Дневник неудачника».
Создать настоящий скандал в мировой литературе после всех книжных революций XX века, сексуальных и наркотических, от Генри Миллера до Уильяма Берроуза, было почти невозможно. Тем более — для русского автора. Ведь русская литература и в эмиграции оставалась этаким междусобойчиком для своих. Ну кому при всем уважении в США нужны были Сергей Довлатов или Василий Аксенов? Разве что с политической точки зрения, как обличители советского строя. Лимонову же, хоть и не сразу, это удалось.
Тридцать шесть американских издательств, куда настойчивый автор отправил свою книгу, отказались от нее. Один из редакторов писал в ответном письме, что нашел «раздражающим» выведенный в книге портрет США. (Еще бы!) Впервые «Эдичка» вышел осенью 1979 года на русском языке в только создававшемся издательстве «Руссика». Ради того, чтобы не быть проклятым всей русской эмиграцией, им пришлось переименоваться в «Индекс-пресс». (Одновременно в знаменитом издательстве «Ардис» вышел сборник стихов «Русское» в аскетичной белой обложке. Автор как-то прикупил его на букинистическом развале в ДК Крупской и теперь гордится библиографической редкостью у себя на полке.)