Ее город

— Это хорошо. Хорошо, что ты тут. Я собираюсь подать в суд на эту вашу фирму, и когда придет время, ты пойдешь под суд как соучастник и свидетель. Позволь сказать мне: все мы здесь знаем, что ты собой представляешь, все мы знаем, какой ты жадный и хитрый, поэтому полагайся на себя и не совершай зла, иначе тебя ждет саморазрушение.

Старик посмотрел на профессора Жао Циндэ и просто молча кивнул.

Последней была Не Вэньянь. Это случилось после ужина. Ван Хунту сопровождал жену — они вместе отправились на прогулку. Приблизившись к носильщику, Не Вэньянь процедила:

— Предупреждаю тебя, не прикидывайся дураком или хорошим, мы все знаем, кто ты такой. Ты можешь остаться здесь, и мы не смеем тебя прогнать, это твоя личная свобода. Но я должна сказать следующее. Во-первых, если в нашем доме произойдет какая-нибудь кража или еще что-то, виноватым окажешься ты. Во-вторых, ты не думай, что мы будем сдавать тебе старье! Надеешься еще на нас подзаработать, но этого не произойдет!

Старый носильщик не смотрел на Не Вэньянь, но внимательно слушал, не произнося ни слова. Не Вэньянь, договорив, ушла под руку с мужем, стуча высокими каблуками кожаных туфель с величием, которое сотрясло бы и высокую гору.

На третий и четвертый день старик приходил, как на работу, на ступеньки за воротами «Хуацяо», садился и ждал, когда кто-нибудь позовет его забрать старье. Но, конечно, никто в ЖК не звал его. То есть он ждал у ворот, но внутрь его не пускали. По сути, начался новый виток противостояния между старым носильщиком и жителями нашего ЖК.

(10)

Жители Уханя всегда называют ненужные вещи рухлядью, и старьевщиков тоже по-уханьски зовут рухлядью. Одно слово и два понятия, однако не возникает никакого недопонимания между теми, кто продает, и теми, кто покупает старье. Такова ясность жизни. Да, жизнь штука сложная, но и в ней имеется своя ясность, и постоянно обновляющийся язык является проводником этой ясности. Даже старый носильщик не путался. Каждый раз, когда Толстушка бежала к воротам и кричала: «Рухлядь! Рухлядь!», он не двигался, понимая, что это не про его честь. В нашем ЖК к нему приклеился образ хитреца, который в свое время пришел с топором, как бандит. Соседи теперь остерегались подпускать его к своей двери. Стариков и детей предупреждали, чтобы они качали головой и уходили, если бывший носильщик попросит вынести им старье, не открывали дверь, если тот постучит в квартиру, а сразу звонили в полицию. Он, казалось, понимал, насколько бдительно относятся к нему все жильцы ЖК.

Старый носильщик никогда не заходил во двор без разрешения, никогда сам ни с кем не пытался заговорить и никогда никого не беспокоил. Его взгляд был пуст, глаза не блестели и не мерцали. Охранники разрешали ему в любое время пить воду из колонки, и он, напившись, сразу же исчезал. Кроме того, старик проявлял уважение к нашему ЖК — не ходил по-большому в наши кусты и не мочился на наши стены, напоминая кролика, который не ест траву возле своей норы. Оставляя свои корзины, он тратил несколько минут, чтобы пройти к стене Академии гидравлических наук и справить нужду. Там имелось одно укромное место: к стене дома была пристроена огромная мастерская, в которой разместили модель плотины «Три ущелья»^[68], — когда обсуждались плюсы и минусы этого проекта, данную модель использовали для демонстрации. В современных городах большинство гастарбайтеров испражняются поблизости от своего места работы, в этом вопросе они не особо культурны, так что во время летнего ремонта рабочие справляли нужду прямо в кустах нашего ЖК, и мы ничего не могли с этим сделать. Постепенно мы с соседями заметили, насколько хорошо воспитан старый носильщик. Но что с того? Раз он не ходит по-маленькому прямо посреди ЖК, то мы должны продавать ему «рухлядь»?!

В настоящее время в городах стало много всего одноразового, качество товаров длительного пользования ухудшается, а потому количество вторсырья растет. Так что жильцы наших четырех восьмиэтажек время от времени вынуждены избавляться от «рухляди». Мы с соседями предпочитали никуда не бегать, а решать вопрос на месте, подзывая проходящего мимо старьевщика. Часто это маленькое поручение давали Толстушке. Когда Толстушка играла на площади и ей было нечего делать, соседи звали ее с балкона: «Толстушка, кликни „рухлядь“!»

То ли Толстушка наивная, то ли, наоборот, умная, но она каждый раз переспрашивала:

— Позвать старого носильщика?

— Глупышка! — кричали соседи. — Его ни в коем случае нельзя звать!

Толстушка порой внезапно переставала понимать, что ей говорят, и уточняла:

— А почему?

— Толстушка, запомни! Он предатель! Обманывает на деньги, а еще с топором ходит.

Толстушка в ответ кричала понимающе:

— А!

Она весело убегала со двора и вскоре возвращалась с несколькими старьевщиками. Все толпились на площадке, лихорадочно продавали и покупали «рухлядь», торговались, со стуком сминали под каблуком жестяные банки, которые потом пересчитывали, — за каждую давали один мао. Пятилитровая пластиковая бутылка из-под растительного масла стоила пять мао, бутылки из-под водки «Маотай» и «Улянъе» по загадочной причине оценивались отдельно — за штуку можно было выручить до десяти юаней, видимо, это верхняя ценовая планка; они обычно востребованы у тех, кто разливает поддельную водку, но у нас в ЖК живут исключительно порядочные люди, они таким не промышляют, так что красивые водочные бутылки летели на землю, и их продавали по дешевке, как битое стекло. Старьевщики смотрели на происходящее, подергивая руками и ногами, но не решались отнять бутылку; они лишь вздыхали, а потом мстительно отказывались принимать осколки. Макулатура, старые телевизоры и холодильники весили слишком много, и тогда старьевщиков приглашали домой. Они поднимались налегке, а обратно шли груженые и довольные, без конца смеялись и балагурили, с шутками-прибаутками проходя мимо старого носильщика.

Каждый раз старик в оцепенении смотрел на мир — на свой мир, где страдал от изоляции и насмешек. Он не был знаком с этими самодовольными старьевщиками, просто все сознательно и бессознательно пытались построить собственное счастье на несчастьях других. Зарабатывание денег — это реальность и ограниченный ресурс, а удовольствие — это вещь духовная, дарующая бесконечное наслаждение, и многим трудно отказаться от него и освободиться. Старый носильщик ничего не говорил, но в полдень не ел пампушку, приготовленную на пару; у него не было денег на еду, однако он не жаловался и терпел. Наконец даже охранники не выдержали и пришли уговаривать старика:

— Забудь об этом, иди в другое место собирать «рухлядь», иначе умрешь от голода.

Хуже всех себя чувствовала Чжан Хуа. Она лишь притворялась глухонемой, когда речь заходила о скупке «рухляди», но иногда все же поддерживала Толстушку и порой, когда приносила охранникам пампушки, покупала сразу пять штук за юань. Охранники понимали, что она хочет облегчить участь старика, и клали лишнюю пампушку в его корзинку, на что он всегда говорил: «Спасибо».

Время от времени и Ван Хунту, проходя мимо ворот, мог бросить старому носильщику сигаретку. Тот благодарил его. Мой сосед также угощал сигаретами охранников. Ван Хунту вообще такой человек — высокомерный, со вспыльчивым характером; например, в тяжбе с профессором Жао Циндэ он готов стоять насмерть. Однако он очень радушен с охранниками и дворниками, с Чжан Хуа, которая приглядывает за велопарковкой, с Толстушкой, с праздно шатающимися стариками, с родственниками соседей, которые приезжают в гости из сельской местности. Он часто дарил Толстушке и другим детям небольшие подарки — например, брелок для ключей, кусачки для ногтей или что-то еще — и только потом поднимался к себе. Тем самым Ван Хунту пытался завоевать симпатию соседей к своей жене Не Вэньянь, и соседи обычно обходились с ней вежливо, не желая оскорбить его. Однако даже Ван Хунту не осмеливался продавать скопившуюся дома «рухлядь» старому носильщику, так как это насторожило бы Не Вэньянь. Чжан Хуа очень злилась на удивительное упрямство старика. Обсуждая с соседями другие вопросы, она часто кричала: «Больше всего я ненавижу деревенщину!»

Ван Хунту улыбнулся и сказал:

— Чжан Хуа, а ты ведь реинкарнация бодхисатвы Гуаньинь.

Наша новая соседка Сюй Дина в замешательстве спросила:

— Почему это?

Вообще-то, на Сюй Дина никто не обращал никакого внимания. Она не пережила с нами ужас коллективного ремонта. Повседневная жизнь кажется будничной, в ней нет ничего нового, однако река никогда не бывает одинаковой, и новичкам приходится самостоятельно и осторожно переходить бурлящий поток.

Постепенно старый носильщик стал чувствовать себя вольготно, походка его обрела твердость, когда он приходил к воротам рано утром, и он уже не сидел, замерев в одной позе. Старик собрал много газет и, усевшись на ступеньках, внимательно их читал. Никто не продавал ему «рухлядь», он не обедал, зато имел массу свободного времени и почти все это время посвящал чтению. Он вертел газету снова и снова, словно вчитывался между строк. Человек может не есть, но курить-то ему охота. Старый носильщик держал в руке горящую сигарету и, выждав, делал глубокую затяжку, а затем поднимал руку к виску, чтобы сидеть в клубах сизого дыма и вдыхать аромат. В течение многих дней соседи болтали на велопарковке, и лишь потом вдруг до них дошло: старый носильщик читает! Они обсуждали: «Эй, оказывается, старик умеет читать! Так лихо читает газеты, будто у него докторская степень».

Наша новая соседка Сюй Дина как-то заметила, что носильщик довольно мил. Никто не согласился с ней, и атмосфера стала напряженной. Сюй Дина ошарашенно оглядывалась по сторонам, но в конце концов ей все же пришлось упрямо оправдываться:

— У бедных просто есть свои деревенские особенности, и они прекрасны по сравнению с порочностью современных богачей.

Дул северный ветер. Настала настоящая зима. Когда мы вступили в период растущей Луны, выпало немного снега, ветер усилился, а солнце оставляло аромат на всем, что мы вешали сушиться на морозе. Мы с соседями начали закупать мясо и рыбу для вяления, места у нас в доме довольно мало, но всем хотелось сделать домашние консервы. Маринованные овощи, которые готовят по ночам, пахнут по-особенному. Сразу ощущается, что приближается Новый год, очередной виток стремительно прирастающих лет.

В один из таких дней старый носильщик внезапно пропал. Он не предупреждал, что больше не придет, просто не пришел, и все. Приступочка у ворот опустела, и порывы ветра заметали лестницу зимней пылью. Обрывки газет разлетались, и не было старого носильщика, чтобы собрать их. Охранники стояли на ступеньках, покачиваясь и озираясь; зажав между губ сигареты, они оглядывались, недоумевая: «Не замерз ли где?»

Слова их долетели до велосипедного сарая, и Чжан Хуа воскликнула:

— Поделом ему! Собаке собачья смерть!