Ее город

На площадку снова выскочила Не Вэньянь. Она так и не сняла пижаму и по-прежнему прижимала руку к груди. Уставившись на старика, она заорала:

— Нет у нас денег! Нет! Нет!

Тут вмешалась Чжан Хуа:

— Так, хватит! Давайте позже спокойно поговорим. В чем проблема? Если столкнуться лбами, то договориться ни о чем не получится. Учитель Ван, учитель Не, идите к себе! Дети, отведите домой маму с папой. Приведите себя в порядок, умойтесь, причешитесь, переоденьтесь, чтобы провести воскресенье свежими. А ты… — она обратилась к носильщику, — пойдешь со мной, поешь у меня супа из зеленой фасоли. Ничего ужасного не произошло, мы все обсудим.

Не Вэньянь ткнула пальцем в Чжан Хуа и процедила:

— А ты вообще кто такая? Тоже мне важная птица! Тебе не кажется, что ты суешь нос не в свое дело? Что-то удумала?

Не Вэньянь вышла из себя, она больше не могла себя контролировать и заплакала. Когда ее злые слова вырвались наружу, все вдруг очень смутились. Ван Хунту поспешно извинился перед Чжан Хуа:

— Простите, простите, она не хотела.

Чжан Хуа посмотрела на Не Вэньянь и сказала спокойным тоном:

— А то вы не знаете, что я за человек? Я бедная вдова, которая присматривает за велопарковкой. И ничего я не «удумала». Мне это не нужно. Я порядочная честная женщина и не схожу с ума из-за нескольких жалких медяков. Мы уходим!

Когда они оказались на велопарковке, Чжан Хуа воздела руки к небу и принялась распекать на повышенных тонах старого носильщика:

— Ты меня подставил! Нечего жаловаться, что я на тебя напускаюсь. Дело не в том, что таких, как ты, городские в грош не ставят, — вы сами к себе так относитесь. У вас на уме только деньги и ничего, кроме денег! Работаете спустя рукава, да еще и нарываетесь. Поделом тебе! Велика ли разница между четырьмя с половиной мао и двумя с половиной или тремя? Ну заплатят тебе твои четыре с половиной — и что, разбогатеешь? А без них обнищаешь вконец? Носильщики, которые таскали материалы на первый этаж, получали от двух мао до трех, так почему ты артачишься?! И меня подставил, и себе навредил.

Старик долго молчал, а потом все равно упрямо буркнул:

— Всем платили эту цену. Если я пойду на уступку, то как со мной в будущем станут поступать?!

Чжан Хуа больше ничего не захотела выяснять. С напряженным лицом она налила ему суп из зеленой фасоли и с грохотом поставила миску на стол. Они молча ели суп. Затем Чжан Хуа наконец подняла глаза и выругалась:

— Ах ты ж сукин сын!

Неподалеку на площадке Толстушка играла в бадминтон с какой-то маленькой девочкой. На лице ее застыло отрешенное выражение. Чжан Хуа посмотрела на дочку и снова выругалась, словно продекламировала стихотворение, — в ее голосе различались нотки переживания о тяготах мира. Когда я услышала ее, на душе у меня стало тягостно, я не понимала, как поступить.

Конфликт в итоге продолжал усугубляться. Однажды днем старый носильщик заявился к нам на восьмой этаж, но не с коромыслом, а с топором! Топор был острый и со следами крови. Костлявый старик в лохмотьях, с всклокоченными засаленными волосами и бородой, да еще и с топором в руках — зрелище не для слабонервных. Все, кто видел его, напряглись, и два наших местных охранника побежали друг за дружкой вслед за стариком, уговаривая его не совершать глупостей. Чжан Хуа только что откуда-то приехала. Она бросила велосипед, взлетела на восьмой этаж и забрала у старика топор, приговаривая:

— Это еще что такое? Это еще что такое?

Потом обратилась ко мне:

— Сходи к Не Вэньянь. Пусть просто ответит, будет платить или нет. Если нет, то я сама заплачу.

Услышав слова Чжан Хуа, старик вскинул голову, затем снова понурился, повернулся и ушел из нашего ЖК, даже не потребовав вернуть топор. Я пошла не к Не Вэньянь, а к Ван Хунту, предложила ему отдать старику деньги и забыть обо всем. С каждой квартиры выходило по сто пятьдесят юаней. Ван Хунту согласился и добавил:

— На самом деле Не Вэньянь так кипятится не из-за денег. Она нетерпимо относится к любой несправедливости, это у них семейное, я ничего поделать не могу, так что не вините ее.

Однако вечером того же дня, когда мы обо всем договорились с Ван Хунту, к ним в квартиру кто-то вломился. Старого носильщика никто не видел, да и вообще никто не заметил ничего подозрительного, но супруги, вернувшись с работы, обнаружили, что их железная дверь срезана с петель, а все стекла перебиты. Утром мы с Ван Хунту решили, что после работы он передаст мне деньги, а я отнесу их Чжан Хуа, чтобы она вручила старику. Но увидев разгром, Ван Хунту взбеленился и не только не отдал мне деньги, а еще и вызвал полицию.

Вскоре полицейская машина въехала с сиреной во двор, всполошив всех жителей. Из нее выскочили несколько человек в форме. Часть из них отправились допросить охранников и записать показания, под которыми охранники должны были поставить свою подпись. Оказалось, что у Не Вэньянь в полиции и правда работает младший брат, только не родной, а двоюродный.

(8)

Через несколько дней полицейские пригласили нас с Не Вэньянь на медиацию. Мне казалось, что ситуация уже дошла до абсурда; я не хотела идти в участок, а потому решила во что бы то ни стало потащить с собой Чжан Хуа. Когда мы пришли, увиденное превзошло все наши самые смелые фантазии. Старый носильщик с голым торсом, в одних лишь драных грязных брюках, валялся на полу и стонал, зажмурившись. Его поколотили. Один из полицейских — не тот, что приходился братом Не Вэньянь, — с деловым видом ткнул старика носком ботинка и сообщил:

— Пришли потерпевшие, вставай, извинись перед ними.

Старик не поднялся. Полицейский рассердился и с силой пнул его. Тогда старый носильщик прохрипел:

— Хозяйка! Честное слово, я в ваш дом не вламывался…

Полицейский снова со злостью пнул его и процедил:

— Ты ж признался, а теперь опять отнекиваешься? Закон — это не игрушки!

Носильщик ахнул, свернулся калачиком и застонал.

Нам, трем женщинам, было невыносимо смотреть на такую жестокость, но мы не могли отказаться от помощи полицейских и в панике лепетали:

— Ладно, ладно, давайте продолжим, давайте продолжим.

Полицейский отвел нас в сторону и сказал:

— Мы ничего не можем сделать! С этими деревенскими, рабочими-мигрантами, необразованными и не знающими законов, очень трудно сладить. Вот постановление — он признал свою вину и готов выплачивать компенсацию, поставил на бумагах отпечатки своих пальцев. Теперь вы можете подписать, и поставим печать. Его зарплата будет считаться компенсацией, но ее, конечно, недостаточно. Я советую вам забыть об этом, дамы, с таких ребят взять особо нечего — ни кола ни двора. Но ручаюсь, что этот человек никогда больше не пойдет на преступление.

Не Вэньянь сказала:

— Хорошо, хорошо, спасибо вам! Большое спасибо за ваш тяжкий труд.

Постановление на бумаге — очень торжественное благодаря большой красной печати — действительно производило впечатление чего-то крайне надежного. Мы покончили с формальностями и молча вернулись домой, причем шли очень быстро, практически летели как ветер.

Вернувшись в ЖК, Не Вэньянь поднялась на восьмой этаж одна. Я осталась на парковке для велосипедов. Чжан Хуа принесла электрический вентилятор и стала обдувать меня прохладным воздухом. Некоторое время мы сидели в тишине. Только стая бюльбюлей, больших и маленьких, резвилась в кустах. Да цикады сначала шелестели среди листвы, а потом принялись кричать. Белые облака плыли по небу стального цвета, солнце пылало. Казалось, что я сижу так уже сотню лет, и все, что произошло — начиная с Цинь Шихуана^[64] и до нашего нынешнего ремонта, — невозможно объяснить, даже если захочешь, ты совершенно беспомощен, станешь ли говорить или промолчишь. Я не выдержала и все-таки заговорила: