Ее город

Как-то раз мы собрались на велопарковке и снова не обошлись без обсуждения шарфа старого носильщика. Профессор Жао Циндэ и его супруга тоже случайно оказались среди нас. Эти кадровые работники и интеллектуалы, однако, стали задавать те же вопросы, что и мелкие торговцы у ворот. «С чего вдруг старик начал носить такой модный длинный шарф? Откуда он у него? Наверное, его жена связала? Или невестка? Или подруга?» Мы использовали более точное слово — «подруга». Чжан Хуа пришла к выводу, что у старого носильщика имелась возлюбленная и шарф, должно быть, связала она. И добавила:

— Ну а что? Деревенские тоже люди.

Профессор Жао Циндэ согласился с ней в этом вопросе:

— Да! У всех людей, как говорится, есть семь чувств^[70] и шесть страстей^[71]. И мы должны их уважать!

Чжан Хуа спросила:

— Профессор Жао, а вот скажите, как по-вашему: у старого носильщика могли остаться недобрые намерения?

Профессор Жао Циндэ со всей серьезностью ответил:

— Обычно если у человека появляется подруга, то он оставляет злые намерения в прошлом. Нужно понимать, что любовь — дар небес, это чувство делает людей добрее.

— Профессор Жао, вас в нашем ЖК уважают. Может быть, вы проявите инициативу и продадите ему «рухлядь»?

Старый профессор охнул и промямлил:

— Э-э-э… там видно будет, там видно будет.

Тут вперед выступила Сюй Дина:

— Я готова продать!

Чжан Хуа отмахнулась:

— Нам, одиноким бабам, нельзя поперек всех лезть.

Сюй Дина рассердилась, подскочила и в шутку влепила Чжан Хуа пощечину. В разгар этой веселой перебранки во дворе снова появился старый носильщик.

В итоге в один прекрасный день Сюй Дина набралась смелости и продала ему всю скопившуюся в доме «рухлядь».

(12)

Несмотря на то что Сюй Дина взяла на себя инициативу, ее примеру последовали лишь пара квартир. Большинство соседей по-прежнему бездействовали, как будто ждали, что еще произойдет. На самом деле если оценить трезво, то это нельзя назвать выжидательной тактикой, потому что никто особо ничего не ждал. Старику не находилось места ни в наших жизнях, ни в наших разговорах — он для нас не существовал. У каждого человека свои заботы — так кому есть дело до рабочего-мигранта, скупающего «рухлядь»? Вот, к примеру, я сама. У меня дома полно всяких старых газет и журналов, которые нужно сдать в макулатуру, но они так и валяются, ибо нет времени разобрать их и, разумеется, некогда думать о том, насколько это важно человеку, зарабатывающему на жизнь скупкой хлама. Удивление, вызванное старым носильщиком, стало одним из многих в нашей жизни — скромным, безобидным, — и оно прошло в мгновение ока. Потребовалось немало времени, чтобы жители ЖК приняли старика, и как только приняли, они перестали к нему придираться; ему оставалось вести себя сердечно и честно, мирно сосуществуя рядом. Бывший носильщик превратился в каменное изваяние, расположившееся сбоку от ступенек возле наших ворот, мимо которого мы проходили изо дня в день, не обращая особого внимания. Жизнь непостижима и безжалостна. Людей разделяет множество мелких дел, и под этими мелочами погребены отдельные судьбы, которые мы не замечаем, не ухватываем. Так было, пока Чжан Хуа не напомнила мне кое о чем.

Я пришла к ней за насосом, желая подкачать колеса велосипеда. Чжан Хуа с улыбкой приблизилась и спросила, занята ли я.

— Нет, — ответила я.

— Врешь!

— И правда. Занята я или нет — зависит от того, для кого. Говори, чего хотела.

— Это очень мило, спасибо! У меня-то ничего не случилось, я хлопочу за старика. Если ты не слишком занята, то не могла бы выделить минутку и разобрать те кипы газет и журналов, что лежат у тебя дома? Старик опять стал пропускать обеды.

— Конечно, — поспешно заверила я. — Конечно, конечно. Я как раз собиралась отдать всю «рухлядь» носильщику, но как-то забыла.

Внезапно я поняла, что старье, которым я пренебрегала, — это обед и средства к существованию старого человека. Мне стало грустно, сердце сжалось, и я попросила прощения.

Чжан Хуа также поспешила сменить тему:

— Эй, позволь рассказать одну историю. Эта женщина, Сюй Дина, очень интересная. Она говорит, что развод — дело хорошее, позволяет многому научиться. Ее бывший муж был мультимиллионером. Переехав сюда, она ездила на синем BMW, а сейчас пересела на велосипед и говорит, что ей так удобно. Только что она стояла здесь, смотрела на старье, сваленное на балконах жителей нашего ЖК, и читала стихотворение: «У киноварных ворот запах мяса и вина, но дорога костьми замерзших мертвецов полна»^[72].

Я пробормотала:

— Интересно.

— Скажи же, почему я рассказываю тебе это? Потому что ты писательница.

Говоря «писательница», она понизила голос в попытке прикрыть меня, так что у меня не было выбора.

Через несколько дней я попросила Толстушку позвать старика. Он поднялся к нам на восьмой этаж. Я оставила дверь открытой и предложила ему самостоятельно вынести все книги, газеты и журналы и взвесить их. Носильщик перетаскивал тяжелые связки одну за другой. Видя такое количество макулатуры, он несказанно обрадовался и, связывая стопки, задумчиво бормотал:

— Как же мне их взвесить? — Наконец он рискнул обратиться ко мне напрямую: — Хозяйка, могу ли я воспользоваться твоими весами?

— Откуда у меня дома такие большие весы? Разве у тебя нет весов?

Старик честно признался, что у него весы с шагом в полкило, а потом чуть подумал и добавил:

— Сейчас все такие. Ничего не поделаешь.

Я сказала:

— Ну, полкило так полкило. Если сейчас только такие продают, то у нас нет вариантов.

Он взвесил по одной все стопки, посчитал, заплатил и попросил меня перепроверить:

— Хозяйка, пересчитай, правильно или нет.

Я не стала. Я знала, что в этом нет необходимости. Старик делал все честно. Он, очевидно, очень заботился о том, чтобы все было по справедливости. Мне нравилось, как он обращался с книгами и журналами, в отличие от других старьевщиков, которые наступали на них, рвали, сворачивали и пихали в тканые мешки. Я решила, что это своего рода уважение к написанному слову и мне тоже следует уважать его. Поэтому я сообщила старому носильщику, что отныне всю свою рухлядь буду продавать только ему. По крайней мере, раз в месяц или два он может забирать макулатуру.

Его лицо снова просияло от радости.

— Спасибо, хозяйка.

В тот же вечер ко мне в дверь постучала Не Вэньянь — вызвала меня на разговор.

— Ты продала макулатуру старому носильщику? — Не дожидаясь моего ответа, она взбеленилась: — Как так-то? А? Как так? Ты почему так быстро зализала раны и все обиды позабыла?! Как можно доверять подобным людям? Рабочий-мигрант убил человека, украл сорок два юаня — читала вечернюю газету? Жалкие сорок два юаня могут стоить человеку жизни. Какой моральный облик у людей в наше время? Сегодня интеллигенция, профессора и специалисты добродетельны, но разве можно то же самое сказать о необразованных рабочих-мигрантах? Мы хорошие соседи, поэтому я тебя предупреждаю. Я ни за что не буду иметь дел с этим стариком. И вообще, не намерена ни одного рабочего-мигранта пускать на порог!

Я не произнесла ни единого слова, лишь извинилась. Ведь, поднявшись ко мне в квартиру, старик оказался и рядом с квартирой Не Вэньянь, так что мне было очень жаль. Я вдруг почувствовала, что не могу ответить на вопрос соседки: это пустяковый вопрос, но мы друг друга не услышим. Иногда люди сидят друг напротив друга и смотрят друг другу в глаза, но их словно разделяет Млечный Путь, распространяться на какую-то тему становится сложно, и они ощущают себя по-настоящему беспомощными.

Однако дела у старого носильщика потихоньку пошли на лад. Он каждый раз признавался жителям нашего ЖК, что его весы имеют шаг в полкило, и столь похвальная честность подкупала многих соседей. Кроме того, Чжан Хуа и Сюй Дина, страстно желающие помогать обездоленным, с легкостью перетянули на свою сторону большое количество соседей. Часто и Толстушка сразу звала старика, когда требовался старьевщик.