Ее город

— Что тебе нужно?

Чжан Хуа долго смотрела на него, прежде чем спросить:

— А сам как думаешь?

Мужчина буркнул:

— Извини, ладно?

— Сейчас уже слишком поздно извиняться.

— Тогда чего ты хочешь?

Чжан Хуа стукнула по спинке стула со словами:

— Я хочу, чтобы ты подошел!

Мужчина замялся, затем открыл дверь и вышел из машины. Он поддернул ремень на брюках, приблизился к Чжан Хуа и опять спросил:

— Чего тебе надо?

— Мне лично ничего не надо. А вот ты спроси-ка у своей совести: как Сань Мао попал в наш двор? Ты хочешь просто отмахнуться от этого? А ведь он тут уже несколько месяцев! И этот оборванец, рабочий-мигрант, разве не человек? Ты накидываешься на всех без разбору? Много месяцев старик заботился о собаке — и заслужил вот такое обращение?! Что же это за гребаное общество?! И ты еще спрашиваешь у меня, чего мне надо?!

Мужчина выслушал, закатил глаза, посмотрел на небо, потом на землю, щелкнул длинным ногтем мизинца, достал сигарету, прикурил, сделал две затяжки, затем выдохнул через нос и вытащил бумажник.

Чжан Хуа отмахнулась:

— Не утруждайся! Дело не в деньгах! Если ты предлагаешь от всего сердца, то можешь оплатить медицинские расходы старого носильщика и возместить траты на содержание Сань Мао — сколько сочтешь нужным. Единственное, о чем мы просим, — это выпустить пса и дать ему возможность попрощаться с нами.

Мужчина остолбенел. Лицо его смягчилось, и он пошел к фургону за Сань Мао. Женщина в фургоне сперва возражала, и они о чем-то невнятно поспорили. Наконец, оказавшись на земле, песик бросился к старому носильщику, чтобы облизать и утешить его. Старик, опустив ладонь на спинку пса, вдруг задрожал, его глаза закрылись и не хотели открываться. Мы с соседями никогда раньше не видели старого носильщика в подобном состоянии, поэтому не могли спокойно смотреть на него, а лишь отводили глаза и звали шпица: «Сань Мао! Сань Мао! Сань Мао!» Малыш несся на звуки голоса, сверкая пятками, облизывая то одного, то другого; подбежав к Чжан Хуа, он высоко подпрыгнул, желая лизнуть ее в лицо, так что ей пришлось наклониться. Сюй Дина поспешно вернулась с работы домой. Как только ей позвонили, она взяла такси до ЖК и в итоге успела. Красное такси резко затормозило, и тут же высокие каблуки Сюй Дина коснулись асфальта. Она подбежала к псу, еще даже не окликнув его, лицо ее заливали слезы. Когда собаку с силой вырвали из рук Сюй Дина, Сань Мао издал звук, похожий на всхлип.

Мы все вернулись во двор, собрались на велопарковке и долго не могли успокоиться. Мы говорили о прошлом и настоящем, о мире и чувствах, о морали и совести, о хорошем и плохом, о красивом и безобразном. Мы хвалили Чжан Хуа за то, что она не побоялась опасности. Мудрая и находчивая, она поступила справедливо по отношению ко всем соседям. Мы снова выразили свое сочувствие старику. Спросили его, точно ли ему не нужно в больницу. Он сидел в углу, обняв колени и ошеломленно глядя перед собой, как будто все еще страдал от боли, но все же сумел уверенно покачать головой, отказываясь от медицинской помощи. Мы пили чай и общались, находя удивительным то, что люди, которые обычно мало разговаривают, собрались вместе, просто пьют чай и радуются этому чуду общения.

Во имя справедливости обидчики выплатили в качестве компенсации пятьсот юаней, и Чжан Хуа уверенной рукой приняла деньги. Теперь пять купюр жгли ее ладонь, и она не понимала, что с ними делать. Мы обсудили коллективно и проголосовали, подняв руки; меньшинство подчинилось большинству, и в итоге сто пятьдесят юаней отдали старому носильщику, поскольку он вынужден был заботиться о шпице, да к тому же получил ни за что просто потому, что мир несправедлив. Оставшиеся триста пятьдесят юаней решено было пустить на строительство коммунизма в отдельно взятом дворе — устроить в тот же вечер банкет для всех жителей.

Эта спонтанная идея очень всех вдохновила, люди воодушевились и принялись распределять роли. Несколько мужчин отправились на улицу за закусками, другие пошли за пивом, а женщины расставляли столы и скамейки. В мгновение ока прибыли тележки с едой из двух ларьков, за ними на велосипеде с прицепом приехала жена владельца ресторана; она привезла всевозможную еду, включая любимые деликатесы Уханя: куриные лапы, хрящи, утиные языки, утиные ласты, вонючий тофу, картофельные ломтики и корни лотоса на шпажке. Соседи быстро поставили гриль; угли, мягко раздуваемые банановым веером, волшебным образом разгорались, становясь все более красными; продукты разложили на решетке, и по двору поплыли приятные ароматы. Затем на гриль в несколько слоев насыпали горсть тмина, раздалось шипение, масло вспыхнуло, а дым вдруг рассеялся, уносимый ветром. Соседи глубоко вдыхали и весело чихали. Я только и слышала вопли Чжан Хуа: «Будь здоров! Будь здорова!» Соседи внимательны к соседям даже в мелочах; они боятся, что чихнувшему будет неловко, поэтому вливаются в общий хор пожеланий здоровья, и эта полифония одновременно помогает справиться с затруднительным положением и благословляет. На каждом столе — тарелка с горкой порошка чили, дикого перца и сычуаньских соленых огурцов, рядом — тарелки с легкими закусками, кресс-салат, чеснок, лук-шалот, кунжутное масло, соевый соус, уксус, глутамат натрия^[74]. В нашем дворе теперь витали запахи Синьцзяна, Сычуани, Хунани и Юньнань-Гуйчжоуского плато.

Барбекю приходится ждать некоторое время. Но уханьцы нетерпеливы и не могут спокойно ждать готовой еды. А потому обстановка напоминала настоящую уханьскую столовую, где не нужно разговаривать друг с другом. На другом конце стола жена хозяина ресторана с раскрасневшимся лицом и грязными прядями вокруг лица, несмотря на всю суету, выкроила время и подала тарелку с утиными шеями. Утиные шеи не жарят на гриле, это готовый маринованный продукт, и на вкус они так хороши, что на душе становится тепло. В мгновение ока все заняли места, принялись пить пиво и есть утиные шейки в ожидании, пока принесут горячее. Для тех же, кто не выпивал, на велопарковке подготовили огромное количество разнообразных напитков.

Внезапно старый носильщик куда-то делся. Чжан Хуа мобилизовала одного из охранников на поиски, и оказалось, что старик доковылял до ворот, но ноги его еще не окрепли и плохо слушались.

Охранник остановил его. Чжан Хуа выругалась:

— Ну ты даешь, старикан!

Тот пробормотал:

— У меня есть деньги.

— Ах ты, старый хрыч! Деньги деньгами, но ужин — совсем другое дело. Это совместный праздник.

Старый носильщик буркнул:

— Я не знаю, как такое есть.

Чжан Хуа перебила:

— Учись! Если ты не можешь даже есть научиться, то как вообще жить?

Закончив, Чжан Хуа развернулась и зашагала обратно. Охранник повел за ней старика.

Мы все ели, пили и ощутили жалость при виде старого человека, которого привели чуть ли не насильно. Он явно знал свое место и не смел присваивать чужое, не переступал границ и не сидел наравне со всеми, а потому соседям хотелось побаловать его и сказать ему что-то приятное. Все наперебой предлагали:

— Иди сюда, садись. Ешь от пуза. А то ты, бедный, каждый день одними пампушками питаешься. У нас тут в Ухане нет особых деликатесов — они в Пекине, Шанхае и Гуандуне, а нам остаются лишь отходы. Это не обидно, таков выбор истории. Но и эти отходы надо приготовить так, чтобы хотелось язык проглотить. Ты же знаешь председателя Мао — он великий человек, да? Так вот, председатель Мао говорил, что вонючий тофу в Хунани очень вкусный! А в Ухане тофу еще вкуснее, просто председатель Мао не успел по этому поводу высказаться. Кушай, кушай!

Старик часто кивал, но за стол вместе со всеми не сел. Он поставил корзину и опустился на маленькую скамейку чуть поодаль. Жена хозяина ресторана тут же принесла ему утиную шею и шашлык, открыла пиво и поставила у его ног вместе с одноразовым пластиковым стаканчиком. Она была тетка умная и понимала, что старик — всего лишь старьевщик, но, глядя на то, как относились к нему жители нашего ЖК, обслужила его без снисходительности, хотя и не слишком дружелюбно. Старый носильщик уловил это и кивал в знак благодарности. Ел он осторожно и культурно, лишь слегка пережевывая пищу, будто у него плохие зубы. После нескольких глотков пива лицо и шея старика стали напоминать пересохший на солнце соус, поэтому он все время передвигал маленькую скамейку и, наконец переместившись в тень, спрятался и закурил. Чтобы не смущать старого носильщика, мы все сделали вид, что не замечаем его, и больше с ним специально не заговаривали.

(14)

В тот вечер, посидев немного за общим столом, я вернулась к себе на восьмой этаж. Потом вышла на балкон и посмотрела на расположенную под ним велопарковку. Я не любительница массовых мероприятий. Меня не особо привлекают такие оживленные посиделки с резкими запахами, острой едой и дымной завесой. Мои родители медики, и у меня выработана привычка к гигиене. Раньше, когда я ходила в столовую, мне приходилось стерилизовать свой ланч-бокс ватным шариком, смоченным в спирте. При виде же таких застолий — когда вся еда накладывается руками, а пивные бутылки, если зазеваешься, открывают зубами, и брызги слюны летят во все стороны, — аппетит и вовсе пропадал. Я понимаю, что коллектив — это прекрасно, что такой банкет может быть интересным и даже способен одарить мудростью, но просто не могу подойти слишком близко. Оказываясь в гуще событий, я цепенею и запутываюсь, а вот на расстоянии мне удается сохранять ясность ума. Это как смотреть пьесу с наиболее подходящего места, откуда можно сопереживать радостям и печалям на сцене и позволять своим чувствам прорастать глубже и глубже, получая массу неожиданных ощущений.