Ефим Сегал, контуженый сержант

Возвратившись в палату, Ефим долго еще не мог уснуть. Зоя взволновала его, чем-то напомнила Клаву Серегину.

В следующее дежурство Зои они случайно увиделись в госпитальном дворе.

– Как самочувствие, Ефим?
– спросила она тепло, дружески.

– Спасибо, сносно... А как вы?

– Как всегда, работаю, читаю вот...
– Ефим только теперь увидел в ее руках томик стихов Блока.

– Вы любите стихи?

– Очень!

– А я знаю много стихов наизусть. Приходите завтра в садик за госпиталем, если найдете время, я почитаю вам, что помню - и Блока, и Лермонтова, и Есенина. Придете?

Потому как Зоя доверчиво и просто согласилась встретиться, Ефим понял: разговор в ту ночь их сблизил.

Они подружились. Большего быть не могло, не должно было быть. К чему? Ефима ожидала эвакуация в тыл.

Но... его не эвакуировали. Недолеченным больным попал прямиком из госпиталя на передний край.

– Сегал, - сказала ему лечащий врач, - после завтрака зайдите к начальнику отделения. Подполковник хочет вас обследовать лично.

– Что это вдруг, перед эвакуацией, что ли?

Лечащий врач странно посмотрела на Ефима, ничего не ответила.

– Товарищ подполковник! Больной Сегал по вашему вызову прибыл! — войдя в кабинет начальника отделения, доложил Ефим.

– Ишь ты, больной!
– насмешливо перебил его подполковник. — Больной, — повторил он, — чувствуешь себя, конечно, плохо, в эвакуацию собрался?.. Так ведь?

От удивления Ефим не знал, что сказать.

Подполковник смотрел на него почему-то с ненавистью. Морщины на стареющем лице обозначились резче.

– На баб повело, — то ли спросил, то ли упрекнул он сквозь зубы.

– На баб?
– изумился Ефим.
– На каких баб?!

– Не валяй дурака, не прикидывайся простачком... Считаешь всех слепыми?.. А как насчет медсестры Ткаченко, милейший постник? А?

– Да как вы смеете?!
– вскипел Ефим, мгновенно позабыв о всякой субординации.
– По какому праву позволяете себе оскорблять людей, вы, старый циник?!

Подполковник побледнел, вскочил со стула, выпрямился во весь свой без малого двухметровый рост, костлявой лапищей схватил тщедушного Ефима за шиворот и вытолкнул за дверь, приговаривая: «Я тебе покажу, Дон Жуан!»

Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.

– Привет, обольститель, - беззлобно подковырнул один из них, - стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?

– Молчи, болван, - отрезал и без того раздраженный Ефим.

– Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай... Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал - все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом... Усек?..

...Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.

– Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.

– Нет, вы только подумайте, - продолжал возбужденно Ефим, - мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!

– Ну не расстреляли же? — мягко улыбнулся Борис Наумович.

– И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.

Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.

– Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит... Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать... Разумеется, если вы нам посодействуете.

На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: «Отстань, Христов мучитель!»

«Что за чепуха?» - удивился Ефим.

Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.

Лечили его усердно: всевозможные процедуры, уколы, микстуры. И так с утра до вечера, день за днем. Надоедливо и тошно. Но Ефим не противился. И не потому, что верил в чудодейственную силу медицины - просто не хотелось огорчать добрейшего Бориса Наумовича. И он покорно выполнял все его предписания. Наконец настал день, когда доктор объявил:

– Завтра на выписку! И смотрите, Ефим Моисеевич, больше к нам не попадайте! Умерьте свой пыл. Правду пусть ищут другие. Покрепче вас. Острые углы не для ваших нервов... Пообещайте мне впредь не лезть на рожон...

– Боюсь обещать...

– Но ваши контузии!

– Дело не только в них...

Глава седьмая

Ефима выписали из больницы, отметив в бюллетене пять дней про запас. В общежитии его встретили шумно, весело.

– Вот и сержант наш явился! Привет! Выздоровел, разбойник? А хорошо ты вмазал этому сэру моржовому. Говорят, он недели две красовался с забинтованной рожей. А карточки-то твои нашлись!

– Как нашлись?
– опешил Ефим.
– Где?

– Волчков их у тебя спер, помнишь, вон на той койке спал, зубастый такой?.. Ребята приметили, что хлеба у него и прочего харча больше, чем на одну карточку. Проследили и накрыли. Карточки, сам понимаешь, отобрали и разукрасили его, как Бог черепаху. Он с тех пор сюда нос не кажет, подлюга. Хрен его знает, где ошивается. Паек твой, что осталось, мы выкупили. Хлеб поели, все равно пропал бы. Остальное - получай!
– Старшина протянул Ефиму мешочек с продуктами.

От неожиданности Ефим смутился.

– Спасибо, друзья, спасибо, куда мне столько? Давайте все поделим по-солдатски, по-братски.

– Да что ты, сержант, ни к чему это, - поглядев на обще-житейцев, как бы спрашивая их согласия, сказал старшина.

– Факт, ни к чему, - донеслось вразнобой.

– Нет-нет, не возражайте, - настаивал Ефим, - я завтра новые карточки получу. Он вынул из мешочка копченую колбасу, кусок американского сыра, консервы.
– Вот, старшина, дели. Это по твоей части...