Ефим Сегал, контуженый сержант

– Не мог. Яшка обвинил меня в мошенничестве: мол, я свои карточки продал и пришел вымогать у него вторые.

– Тьфу!.. Вот гадина!.. Скажи он мне такое, и я бы с собой не совладал. А насчет работы не беспокойся. В кадрах подберут другую. Ступай к Родионову, он мужик неплохой. Я его не первый год знаю. Болезненный он. Потому и в тылу. Человека зря не обидит, за это ручаюсь. Иди к нему смело... Жаль, не пришлось нам вместе поработать. Ты мне понравился... Я бы за тебя похлопотал, да не тот я ходатай... подмоченный.

– Как подмоченный?

– Эх, парень, парень!

– вздохнул Андреич.
– Ты ведь обо мне ничего... Знаешь что, загляни-ка ты ко мне сегодня вечерком, часиков в девять, а?.. Я живу рядышком с заводом, в шестиэтажном кирпичном, в третьем подъезде. Спросишь меня — любой укажет. Заходи. Расскажешь, что в кадpax решили, и я тебе кое-что расскажу.

– Спасибо, Андреич, постараюсь зайти.

– Не «постараюсь», а приходи обязательно.

* * *

– Так это вы - Сегал?
– без всякой неприязни, скорее приветливо спросил начальник отдела кадров.
– Присаживайтесь... Знал бы, такого драчуна на завод ни за что не допустил бы, - пряча улыбку, добавил он.

Ефим смотрел на одутловатое лицо Родионова, на синеватые мешочки под глазами. Андреич прав: Родионов не злой, а угрюмый, вероятнее всего, от болезни.

– Я понимаю, вы шутили, назвав меня драчуном, - сказал Ефим, - и хулиганом, конечно, не считаете.

– Ну, нет, зачем же?
– Родионов пристально посмотрел на него.
– Я так думаю, быть не может, чтобы человек ни с того ни с сего набросился на другого, ударил его. А вот Яков Иванович клянется-божится, что ворвался к нему Сегал и потребовал: «Давай новые карточки, а то пришибу!» Подвернулось под руку пресс-папье, хвать... и по голове!

Ефим побагровел.

– Так он и говорит?

– Именно так.

– И ему поверили?

– Кто поверил, а кто нет... Я, к примеру, усомнился: образованный парень, демобилизованный воин Советской Армии и - хулиганство. Что-то здесь не так. Предложил дождаться вашего возвращения из больницы, тогда и установить истину. К тому же и Якова Ивановича я немножко знаю.

– Гм... Яков Иванович, - усмехнулся Ефим, - а вам случайно не доводилось слышать, как его величают в народе?

– Не слыхал.

– «Яшка-кровопиец». Недурно? Хорошему человеку такую кличку не приштампуют... Вы ведь не знаете, что между нами произошло... Судите сами: прихожу я к нему, говорю, карточки украли. Между прочим, потом выяснилось, что их стащил сосед по общежитию... Так вот, я к нему с бедой, а он... а он...
– заволновался Ефим.

Родионов встал, подошел к нему, похлопал по плечу:

– Ну, полно, полно... Успокойтесь. Разберемся, как следует, не сомневайтесь. Пригласим председателя завкома, вас, вызовем Якова Ивановича и...

– И что?
– перебил Ефим.
– С работы вы меня, между прочим, уже сняли безо всякого разбирательства!

– Не снимал я вас. Это Майоров от вас отказался.

– Майоров? Странно... Мне он сказал другое: вы запретили допускать меня к работе и отозвали в отдел кадров.

– М-да... ай да Майоров!

– в свою очередь удивился Родионов.
– В общем, жду вас завтра в десять ноль-ноль. Так, кажется, принято говорить у вас, военных?

Глава восьмая

– Молодец, я так и знал: обещал - значит непременно придешь, - радушно встретил Ефима Андреич.
– Садись, гостем будешь, - он указал на одну из трех табуреток.
– Не взыщи, стульев не держим... Не стесняйся, будь как дома.

Был вечер. Яркая электролампочка, торчащая под самодельным бумажным абажуром, освещала старый диван, обшарпанный комод под нитяной накидкой, железную полуторную кровать, накрытую линялым тканьевым одеялом, штопаную скатерть на небольшом квадратном столе. Стены комнатушки метров в двенадцать - облезлые, давно не крашенные. Кричащая, оголенная нищета так поразила Ефима, что он словно врос в порог, не мог сдвинуться с места.

– Проходи, чего встал?.. Никто не подаст!
– Андреич шутя подтолкнул его.

Ефим сел к столу. Только теперь он заметил бутылку без этикетки, два граненых стакана, солонку с солью, две очищенные луковицы, ломтики черного хлеба и растерзанную селедку на выщербленной тарелке.

Хозяин налил по полному стакану себе и гостю:

– Это не «особая московская», а все же. Ну, солдат, давай махнем, а там и разговор пойдет. Поехали!..
– Чокнулись. Выпили. Крякнули. Закусили.

– Вот так мы и живем, — сказал вроде бы извиняясь Андреич, - нищенствуем, одним словом.

Ефим хотел согласиться: «Да, неказисто живете», но вместо этого примирительно сказал:

– Все мы нищие - война!

Андреич выразительно глянул на него своими блестящими черными глазами. Ефим отметил, что приветливый хозяин сейчас чисто выбрит, относительно белая рубаха на нем подчеркнута темным, некогда модным галстуком.

– Помолодели вы с утра, - сказал он не потому, что так ему показалось, разговор пытался увести в другое, более приятное русло.

– Это я ради гостя малость прифорсился, то есть ради тебя. А так... Даже побриться иной раз неохота. Никакого настроения нет. Вот этот, - Андреич слегка потянул галстук, - уж и забыл, когда цеплял.
– Он разлил поровну остаток водки.
– Давай, Ефим, добьем, чтобы не отсвечивала, а то ни два, ни полтора, как говорится, ни в одном глазу.

Допили. Пожевали селедку, помолчали.

– Дошел я, Фимушка, - печально заговорил захмелевший Андреич, - можно сказать, до ручки. Нищий я из нищих.
– Он повертел пустой стакан, взглянул на донышко.
– Война, говоришь, все нищие... Ой ли?! Война одних раздела, а иных... но не об этом речь. Не война меня, Ефим, пустила по миру, раздавила, как червяка, не война... А ведь был я человеком. И сразу все рухнуло, в один черный день пошло прахом. Накрыла меня беда и сгубила, сгубила.
– Он достал платок из кармана, протер увлажнившиеся глаза.