Ефим Сегал, контуженый сержант

... Они вошли в полупустой зал. Свет погас. На экране вспыхнули первые кадры известного антифашистского фильма «Семья Оппенгейм».

За все время показа киноленты Ефим и Роза не проронили ни слова. В полутьме он искоса поглядел на нее, заметил слезинки на щеках.

Вспыхнул неяркий свет. Наклонив голову, Роза пошла к выходу, молча следовал за ней Ефим...

Пока они были в кино, дождь прекратился, в темносиних просветах меж рваными косматыми облаками виднелись, казавшиеся влажными, редкие звездочки. Неторопливым шагом Ефим и Роза шли к дому Гофманов.

– Какой тяжелый фильм, - вздохнула Роза.

– Хорошо, что все это в прошлом и не у нас.

– И мне нелегко было смотреть, хотя я видел этот фильм во второй раз. Впервые он был показан в Москве за год-два до войны, не позже. Позже наши вожди начали тесно общаться с вождями третьего рейха.

Роза боязливо оглянулась по сторонам, тихо спросила:

– Вы не боитесь произносить вслух такие крамольные слова?

Ефим рассмеялся:

– Кого я должен сейчас бояться, вас?

Роза снова оглянулась:

– Мне страшно. Страшно правду слушать. Все боятся, и я боюсь.

Ефим глянул на нее укоризненно.

– Ну, ладно... теперь поздний вечер, вокруг - ни души. Наберитесь храбрости выслушать меня, хотя бы на этой совершенно пустынной улице.
– Он помолчал. — Вы, может быть, запомнили знаменательный снимок, он был помещен во всех газетах на видных местах, осенью 1939 года?.. Впрочем, что я? Ведь вам тогда было...

– Восемнадцать, - подсказала Роза, - и политикой я не интересовалась. Она и теперь, признаюсь, меня не очень-то занимает... А о каком снимке вы говорите?

– Снимок исторический: на ступенях рейхстага выдающийся большевик, ленинец-сталинец, нарком иностранных дел СССР Молотов жмет руку выдающемуся фашисту-людоеду Адольфу Гитлеру. Многообещающее рукопожатие! Что за ним последовало - известно всем: война, разруха, десятки миллионов жертв, в том числе евреев... Замучены в концлагерях, просто убиты, сожжены в адских печах. Кстати, зола шла в дело: на удобрение полей и огородов.

– Как вы можете произносить такие слова?!
– с возмущением воскликнула Роза, голос ее дрожал.
– Ради Бога, перестаньте!

– Простите!.. Впрочем, извиняться не за что: правда не всегда приятна для слуха, как известно. Но я не хотел вас расстраивать. И давайте сменим пластинку. Я лучше расскажу вам свежий анекдот...

Роза покачала головой.

– Не-ет, после «Семьи Оппенгейм», да еще с вашим добавлением, мне не до анекдотов, да и вам тоже, не притворяйтесь. И не надо плохо обо мне думать. Я аполитична, верно, но дурочкой вы меня, надеюсь, не считаете?

– Аполитичность еще не глупость. Но в наше время не стоит прятаться за аполитичность. Покрепче зажмуриться, заткнуть уши и считать: того, чего не видишь и не слышишь, не существует? Это не только ошибочно, но и опасно... Допускаете ли вы, что на месте семьи Оппенгейм может оказаться семья Шмурак, семья Гофман, семья Сегал и так далее?

Роза с удивлением посмотрела на Ефима.

– Но мы не живем в фашистской Германии?!

Ефим молчал. Что ей ответить? Неужели не понимает, не пытается понять такую, казалось бы, несложную связь между германским тотальным антисемитизмом, рукопожатием Молотов-Гитлер и весьма вероятной вспышкой антисемитизма в Советской Союзе?.. Он мысленно ругнул себя за неуместную беседу - не мог удержаться!
– и решил ее прекратить. Не отвечая на ее вопрос, сказал:

– Если вы разрешите, я напомню вам начало нашего разговора в тот вечер, у Шмураков, о призвании, о любви к профессии... Нам тогда не пришлось его закончить.

– И вы считаете, что сейчас самое время продолжить ту светскую беседу? Не хитрите! Я не ошиблась: вы находите меня, мягко говоря, не очень умной... Не возражайте. Если бы думали иначе, не оборвали бы вот так неуклюже, даже бестактно, обсуждение вопроса об антисемитизме.

– Сдаюсь, - засмеялся Ефим, - попался, виноват! Но причина здесь другая: нелегкое это дело, толковать об антисемитизме нам, евреям. Да и уместно ли, мне и вам, в сегодняшний вечер?

– Очень уместно, - горячо возразила Роза, - подумайте, с кем, кроме вас, я могу говорить об этом? С папой и мамой? Невозможно! Значит, я так поняла: вы допускаете какой-то вариант преследования евреев в обозримом будущем у нас, в Союзе?

– Не исключаю. Почему бы, например, при определенных экономических, да и политических осложнениях, не натравить другие народы на вечных козлов отпущения - евреев? Может быть, и не санкционировать антисемитизм напрямую, в открытую, но и не препятствовать ему, скажем, не осуждать вслух или делать вид, что его нет. Умолчать на официальном уровне. А молчание, как известно... Логично?

– Вполне, - уныло согласилась Роза, - а верить не хочется.

– И мне верить не хочется, но помнить не мешает... Однако давайте поставим точку. Пренеприятнейшая тема! А вот и ваш дом. Кажется, ваши родители не спят, ждут вас.

Сквозь густую, непросохшую после дождя зелень, из широких окон дома пробивался свет.

– Ну конечно, не спят, - подтвердила Роза, - волнуются, что-то доченька задержалась. Правда, я их предупредила о нашей встрече. Мама сказала: «Если этот парень в такую погоду придет, вернись с ним лучше домой». И наказала не слишком поздно возвращаться - обычная родительская опека. В их глазах я дитя малое. А мне скоро... старушка!

– Куда там!
– поддразнил Ефим.
– В таком случае я - святой Мафусаил. Одним словом, жили были старик со старухой, звали его - Ефимием, а ее - Розалиной...

Оба весело рассмеялись, еще немного поболтали, распрощались, конечно, «до скорого»...

Глава двадцать пятая

В среду, как и обещал, Ефим вышел на работу. Софья Самойловна опять заболела, на сей раз серьезно, и попала в больницу, прихворнула и Алевтина. Немудрено, что редактор встретил Сегала с распростертыми объятиями.

– Запрягайся, а то я совсем зашился. Тут, помимо выпуска газеты, накопилась куча писем, - Гапченко протянул Ефиму стопку нераспечатанных конвертов.
– Разделайся с ними поскорее, неудобно перед рабкорами.

Вечером, после нелегкого, до минуты загруженного дня, Ефим принялся за чтение почты. Особо заинтересовали его два письма. Одно обратило на себя внимание краткостью и даже загадочностью: «Прошу зайти ко мне домой тов. Сегала. Раза три приходила в редакцию, ни разу не застала. Елизавета Панфиловна, вдова убитого старшины, барак 4, комната И». Он решил завтра же, после работы, побывать у Панфиловой.