Его искали, а он нашелся

В подобной ситуации нужно было бы поторговаться, возможно даже выбив чего-то сверху, если не бежать от битвы. Можно было бы и сразу броситься в бой, лишь подтвердив все его ожидания, выставив себя именно тем, кого он во мне вполне обоснованно видит, броситься в битву и сдохнуть в ней, раз уж он сам ее предлагает и даже не сомневается в исходе сражения. Чего точно не стоило в подобных обстоятельствах делать, так это терять самоконтроль и выпускать наружу свой говнистый характер, потому что холодной должна быть голова.

Улыбка на лице сменяется, превращается из усталой и грустной, в совсем иную, неожиданную и для меня, и для моего собеседника, да и для его хозяина тоже. Не оскалом загнанной в угол твари, что готова продавать жизнь подороже, стремясь самой протянуть подольше. Не гримасой ужаса перед неизбежным приговором, нежеланием заканчивать собственную сказку раньше времени, страхом перед концом последнего моего приключения. На лице у меня хватает гнева, как и в глубине бурлящей ненавистью сути, но куда больше там чистого, незамутненного, просто обжигающего презрения. И вот эта эмоция, это чувство, рвущееся сейчас из самого нутра, ударило хлесткой плетью по внимательно вслушивающемуся в меня жрецу, заставив невольно отшатнуться, крепче сжать свою побрякушку, потерять вновь собственный баланс, только теперь его восстановить выходило куда медленнее.

– Кто ты, сука, такой, чтобы меня судить?
– Произношу без шипения или скрежета когтей по горлу, почти шепотом, едва уловимо.
– Кто тебе, блядская ты справедливость, дал на это право?

Вместо клирика ответило нечто, спрятанное за синевой его глаз, словно отодвинув слугу глубже в его тело, выйдя вперед, подавляя такой мощью, рядом с которой я сам, даже под полным разгоном, кажусь до обидного маленьким и беззащитным. На меня смотрел тот, кто выношение приговоров всем и каждому сделал частью своей сути, воплотил ее и вознес на пьедестал величия.

– Я дал это право.
– Каждый слог вбивает в голову судейским молотом, каждая буква отпечатывается на черепной коробке выжженным символом, за спиной шатаются соратники, которым досталась лишь малая доля того, что обрушилось на меня.
– И кто же ты сам, чтобы это право посметь оспорить?

Еще мгновение и я бы упал на колени, просто не выстояв под давлением чистой силы, сконцентрированной в один четкий луч-посыл, будто осуждающий клинок палача. Тени не отзывались, связь с планами словно бурлила, терялась и возникала заново, не давая настроиться на сражение и даже верная Эгида не хотела отзываться на мой приказ. Но вместо того, чтобы распластаться по полу несчастной лягушкой, которая встретилась с кирзовым сапогом, я резко выбрасываю вперед руку, хватаясь... за тот самый амулет, вырывая его из разжавшейся в легком ахеревании ладони Иерема Стайра.

Он, наверное, ожидал всякого, особенно атаки, но точно не того, что я сделал сейчас - это как попытаться вырвать у врага из рук огнемет, ухватившись за выпускаемую им реактивную струю воспламеняющей жидкости. Добро пожаловать в мой мир, гаденыш, нам инстинкт самосохранения неведом, как и законы реальности пополам с божьей волей. Тем не менее мои действия на какой-то срок вывели симфонию жреца и его Бога, которая меня сейчас придавила, из боевого режима, ослабила то самое давление на всего меня целиком.

Эгида и Форма активировались именно в это короткое окошко, превратив тело в чернильно-черный силуэт, сжимающий светящийся синевой и отблесками морских волн артефакт, что прямо сейчас прожигал до мяса теневое тело, несмотря на почти выведенную в форсаж Эгиду. А уж ощущения от такого прикосновения были сравнимы разве что с агонией от удара Господина, принятого прямо на обнаженное тело - это даже не боль была, а нечто более глубокое, совершенно иное, невообразимо давящее природу кого угодно, от нищих до королей.

Тень дает силы не упасть, но наоборот распрямиться, чувствуя, как проблески коснувшейся меня силы испаряют куски мгновенно регенерирующей плоти, как горит в агонии скрытое в глубине черноты нутро. Даже без прямого прикосновения, лишь только оказавшись в радиусе действия этой штуки, шансов отбиться или пережить атаку было немного, проще сказать, что их вообще не было. Взяв же его в руки, взяв добровольно, против приказа и без разрешения Гримментрея, даже эти эфемерные шансы ухнули в глубины Бездны. Но я даже не думаю прекратить, отбросить игрушку Бога в сторону, укрыть себя куполом Одиночества - все это не то, не так, как я желаю этот день закончить.

Даже если я сейчас подохну, высказать все, что только думаю прямо в рожу ублюдкам я успею, пусть это и будет последнее действие в моей слишком затянувшейся жизни.

Вместо того, чтобы оградить себя от боли, от выносимой мне вины, я лишь раскрываюсь ей навстречу, против всей логики мира и даже против описания собственных классовых умений прожигая нематериальное теневое тело до почему-то вполне живого мяса. Я не могу отклонить приговор, не могу ему помешать, даже не пытаюсь, вместо этого вынося свой собственный, даже если он никакой силы под собой не имеет, даже если я не имею на него права.

Это не было словами, хотя бы потому, что мне времени бы не хватило на то, чтобы эти слова произнести, лишь немым обвинением, указанием на то, что должно быть указано. Почти забытые образы, словно старый и затертый сон, воспоминание из буквально прошлой жизни, еще до того, как я ступил на землю Алурея. Тогда мой разум, еще совсем не обстрелянный, полностью людской, лишенный умения видеть в самую суть, принял эту вещь за обычную папку с файлами, каких в офисе навидался сотни сотен, только плавающую в воздухе. Разум новенького попаданца просто не воспринимал правду, прячась за иллюзиями привычки, видя лишь дурацкую обертку, за которой пряталась кровавая, как сотни лет работающая бойня, истина.

Список некрологов, сложенное в несколько строк описание чужих судеб, судеб тех, кто был здесь до меня, кто свой путь закончил или закончит, так и не вдохнув воздуха по собственной воле. Я уверен, просто знаю, что посмотри я на эту папку теперь, то увижу не файлы и пластиковые корешки, но сырую, сочащуюся кровью могилу, возведенный прямо в Зале Выбора кенотаф, надгробие, мемориал для тех, кого не оплакали ни дома, ни здесь, кто был не нужен ни там, ни тут. Все они там, на тех страницах, спрятанные в несколько строк, в паре предложений, в десятке слов.

Это ты называешь Справедливостью?

Боль стала невыносимой еще в самом начале, но каждое мгновение раскрывает новые ее грани, каждое мгновение должно стать последним, ознаменовав очевидный финал, в котором меня просто раздавит, словно таракана тапком. Я стою, дышу, живу не благодаря своей силе, не ценою неизменного упрямства, не из желания не умирать, но только и только ради этих имен, которых уже никто и не помнит. Они держат меня на ногах, они стоят за моей спиной точно также, как стоит Вершитель за спиною своего жреца, они принимают на себя часть их гнева, они делят со мною одиночество мое, боль мою, ненависть мою, страх мой, отчаяние мое. Их на самом деле не существует, они только в моем воображении, любая их поддержка лишь плод моей бурной фантазии, но это не меняет ничегошеньки.