Его искали, а он нашелся

Я стою не благодаря им.

Лишь ради них.

Где твое Возмездие?

Гнев божественный жалит и жжет, но пусть он даже сильнее стал, мне самому пришлось легче, словно в сокрушающей мощи обрушенного на меня неодобрения что-то важное, ранее незримо присутствовавшее, перестало работать так, как нужно. Было по-прежнему ужасающе больно, до мучительной агонии, но теперь я уже не умирал, лишь только становился все злее и злее, как и получивший моральную пощечину боженька. Троллить натурального небожителя оказалось неожиданно волнительно, а это чувство удавшейся насмешки влилось в меня еще одним ручейком силы, помогающей и держащей на плаву.

Ответный удар артефакта оказался ожидаемо неостановимым, без любых альтернатив способным меня даже не размазать, испарить в кровавую взвесь, но при этом неожиданно... терпимым? Божественная игрушка выступала в роли одновременно и линзы микроскопа и хрустальной призмы, будто просеивая меня, точно так же оценивая мои поступки и меня самого. Оценивая по критериям самого Гримментрея, но ведь какая незадача, там, где она должна была меня развоплотить, потоку божественной силы удавалось лишь обжечь. Болезненно, мучительно, достаточно, чтобы убить сотни сотен обывателей, даже высокоуровневого воителя с упором на поглощение урона, но это была капля в море, если сравнивать с той силой, что зацепить меня была не в силах, безвредно и бессильно протекая мимо.

О, с точки зрения этого ну просто очень, тут должен быть сарказм, справедливого божества во мне хватало, скажем, если не грехов, то недостатков, ошибок, плохих поступков - легкое лицемерие, почти полное безбожие и отнюдь не легкий антитеизм, чрезмерно жестокие шутки в одних ситуациях, слишком попустительское отношение к тем же чудищам или даже тварям в других, участие в убийствах подданных Империи или иных государств, помощь тем, кого Империя желала убить. Всего этого хватило бы на сотню казней гражданским судом, но Гримментрей, пожелав покарать меня за дерзость через свой же артефакт, вынуждено ограничился законами не мирскими, но божьими.

Я в том подвигов не видел, стараясь просто делать то, что должен был сделать хоть кто-то, причем задолго до меня, раз за разом суясь с головой в очередное дерьмище, снова и снова из него выбираясь всем погибелям назло. Воплощающий Справедливость смотрел, его сила давила и металась в цепях воли его же артефакта, а я лишь давил в ответ, вбивая образы через образовавшийся канал связи, столь тесный, какой иной клирик, даже весьма сильный, за всю жизнь познать не сможет. К сухим строчкам о забытых и оскверненных Героях, у которых украли само право на Подвиг, добавились тяжелые взгляды привязанной к дольменам в диких землях нежити, уставшей даже ненавидеть предавшую их жизнь. Снова зазвучал размеренный шаг марширующей колоны тяжелой пехоты, день за днем, век за веком отмеряющих свой чеканный шаг в созданной из их же тел клетке. Взбурлила и зашипела черная мерзость, забирающая у людей их самих, пожирая все и вся, стремясь забрать себе, осквернить, испачкать, очернить даже сами Небеса. И, конечно же, последний мой бой, танец четверых против одного, финальная битва за город, за нас самих, за право собою оставаться, за право рвать, терзать тварь, предо мною и во мне самом, продолжать чужую битву просто затем, чтобы сказка продолжалась уже не для нас, но для всех остальных.

Каждое из этих решений я делал сам, не ожидая от этих поступков ничего, кроме очередной порции проблем, но оттого они в этот миг звучали лишь весомее, давя поток божественной силы встречным ударом, не причиняя ни вреда, ни боли, ни урона, но тем не менее раня Воздающего самим фактом свершившегося. Потому что воздаяние и завершение этим историям принес не он, хотя должен был, обязан был, сутью его была эта обязанность!

Остатков проходящего сквозь меня карающего потока должно было хватить большинству живущих и давно мертвых, но это были именно остатки, крошки, капли раскаленного металла из кипящего котла, куда меня вознамерились засунуть. Это была сила страшная, но уже не столь необоримая, против которой и сражаться-то бессмысленно. И я стоял, Формой восполняя сгорающее в небесной синеве тело, сверхсжатой, будто вторая кожа, Эгидой, застывшей в шаге от форсажа, гася и сжирая морскую капель, солью падающую на мои раны, серостью проявления закрывая свое право на жизнь.

И он уступил, шокированный этим фактом намного больше меня самого.

Потому что свой трибунал, необдуманно брошенный вызов на суд, я только что завершил и был оправдан.

Мне казалось, что прошла вечность с момента, когда на меня обрушилось Небо, но, когда мой разум отпустили тиски сжимаемого в руках Вердикта, не прошло и секунды - даже Дарящая не успела выпустить половину сонма в отчаянной атаке прямо в шокированную и по-детски потерянную рожу не успевающего защититься первожреца, а остальная команда от нее отставала еще сильнее. В глубине едва не сгоревшей души, расплылось такое сладкое ощущение удачной подколки, победы в поединке, пусть и всего лишь моральной, не физической. А еще было четкое понимание, что если дьяволица успеет ударить, то придется Гримментрею искать себе нового главу клира, потому что остатки нынешнего, сейчас лишенного защиты, проще будет закрасить, чем соскрести, не говоря уж об уроне по неосмотрительно подставленной под удар душе Стайра. И вот тогда нам точно наступит восходящая звезда, возможно, утренняя - от внимания бушующей над городом свиты Воителя нас закрывает Гримментрей через своего жреца, а без него станет плохо. Ну, примерно на те несколько секунд, какие Богу понадобятся, чтобы нас за убийство главы паствы осудить на сто лет расстрела без перерывов на обед и выходные.

Едва не рычу от новой вспышки боли в незажившем от "судебного процесса" теле, разворачивая серость Проявления за спиной, останавливая так и не выпущенные атаки команды, а ради Дарящей и вовсе прыгаю спиной назад, разворачиваясь уже в полете, чтобы накрыть ладони ее нынешнего мясного мешка, своими принявшими плотское состояние бледными хваталками. Вышло и прозвучало настолько ванильно, что меня едва не затошнило... а нет, тошнота это от выпущенного флера и последствий отката зелий пополам с перенапряжением. А ванилью реально пахнет та мазь-масло-крем, каким покрывала свое обнаженное тело культистка ради лучшей защиты от вражеской магии.

– Еще говорим.
– Хотелось бы сказать, что прозвучало пафосно и повелительно, но на деле я это едва сумел прохрипеть, что после пережитого и так уже подвиг.
– И, если ты, наглая сволота, скажешь что-то еще про свой сраный суд, клянусь тебе вот на этой самой по*бени, я придумаю способ утащить вас обоих за собой в могилу, даже если ради этого придется вывернуться наизнанку.

Сжимаемая до сих пор религиозная реликвия, спалившая держащую ее руку в мясо, несмотря на Эгиду и Форму, оказалась пронзена новой вспышкой света небесного, только теперь безболезненной, зафиксировав, очевидно, мою клятву и серьезность намерений. Последнее заставило задумчиво и удивленно покоситься на переставший жечь плоть артефакт не только меня, но и полностью заживившего раны Иерема, как и смотрящего его глазами божество. Я даже не знаю, кто из нас троих удивился сильнее, но рожа у жреца стала еще более недоуменная и глупая, вызвав рефлекторный смешок, хрипловатый, но искренний.

– Быть того не может...
– А вот это они произнесли сразу оба, точно вам говорю.
– Ты был оправдан.

Реликвия снова засияла, а я, в немалом шоке, осознал, что прямо сейчас могу принять от нее исцеление ран, накачку силой и практически любую помощь, чтобы жахнуть на уровне не слишком уступающем моему собственному, только не тратя резерв, а прокачивая через себя божественную мощь. Мыслей было много, начиная от того, что через такой канал можно легко следить, влиять или пакостить тому, кто к себе его привязал, но первой же мыслью было совсем иное. Вот интересно, а если я сейчас этой же силой да попробую дать по мордам стоящему предо мною Аватаре, пусть и не до конца проявившемуся, то это будет считаться, что боженька сам себе по морде даст, как Тайлер Дерден?

– Я просто впитаю обратно собственную благодать, призванный.
– Уверен, прочесть мои мысли он не мог, не так быстро уж точно, но рожа у меня, наверное, была очень говорящей, да и в тоне самого Аватары чувствуется легкая, почти легчайшая неуверенность, заставляя вспомнить, что благодать, может быть, его, но у меня очень неплохо развита концентрация, что позволит из готовой силы скрутить такую фигу, какую не сразу и раскрутишь.
– Даже не думай, смертны...

Выпущенная мною болванка, классическое копье, только словно завернутое в молитвенную страницу, была брошена лишь ради отвлечения внимания. Там дел-то лишь нащупать висящий в самом артефакте конструкт-молитву, легко различимый через связь и, пользуясь этой же связью, материализовать готовое Чудо. В этом и сила молитв - их не обязательно самому составлять, как я делаю с теневыми чарами, они уже готовы и, зачастую, несколько эффективнее, чем заклинания от мага аналогичного уровня, только знай правильную молитву, только имей право ее возносить.

Посыл мой был даже не отбит или отражен, а отменен, словно выдернули провод из розетки, и новая игрушка погасла, превратившись в кусок цветного пластика, только вот я и не рассчитывал на успех. Использую сам на себе кражу тени, дотягиваясь до связи с реликвией, после чего зацикливаю ее на самой себе и опускаю себе же на голову Молот Приговора - еще одну боевую молитву, только уже куда сильнее, способную вынести ворота в среднестатистическую крепость вместе со стеной самой крепости и противоположной стеной этой же твердыни, пробив ее насквозь.