Его искали, а он нашелся

Я готов в этом поклясться, причем на этом же артефакте, что в руках держу, матерились они оба, не только жрец, пусть даже маты эти были неслышны и не произнесены до конца. Удар сделал мне нехорошо, особенно с учетом намеренно отключенной любой защиты, но кража удержала вес Чуда, отправив ее по адресу конечного получателя этого подарка - ко мне же. Вот только проходила передача украденного четко по границе сотворенной артефактом (псевдо)жреческой связи, прямо в которую молоточек чудесный и нырнул, через артефакт отправившись к хозяину реликвии и тому, с кем он разделил свое тело. Нет, он не закричал, не упал в корчах и не разлетелся ошметками, но дернуло его так, словно он пальцы в розетку засунул, а лицо исказила совсем уж взбешенная гримаса.

Мне, впрочем, дела до него не было, я своего добился, попросту вынудив канал дестабилизироваться, едва не прибив себя откатом, но потеряв связь с запасами чужих Чудес. Реликвия, чье имя вплыло мне в голову без моего желания, все еще не обжигала, все еще была готова дать силы тому, кто прошел ее испытание, но отказаться от нее, от, фактически, свалившегося на голову жреческого сана высшего порядка, вышло столь же легко, как высморкаться - мне хватает собственных соблазнов, обещающих всемогущество, а уж нести Возмездие во имя Луны или Глубины, я пожелаю сам и на своих условиях, на тех же условиях определяя для себя собственную Справедливость.

К немалому удивлению, никаких страшных последствий и попыток взять мои мозги под контроль не последовало, а сам артефакт совершенно спокойно оборвал свой контакт, снова став куском железа, уже не жгущим, но и не помогающим ничем. Молча кидаю бесценный и культовый предмет в направлении его владельца, с облегчением отпуская вещицу, что доставила мне столько боли и мучений. О том, как стереть с себя вероятные метки божественные, как снова скрыть свои образы и спрятаться в плащ небытия, я подумаю немного позже, если в этот день как-то выживу.

Иерем перехватил брошенную вещицу рефлекторно, не сразу осознав, что я эту штуку просто швырнул, словно камушек, а когда понял, то даже не нашел сил на то, чтобы возмутиться. Присутствие божества в нем несколько отдалилось, сделав его больше жрецом, чем Аватарой, а сам он словно советовался со своим патроном, ведя неслышный мне диалог, вновь оценивая мою судьбу и возможные выгоды от моего выживания. И я ни капли не сомневался в том, что он мне сегодня поможет уйти, выведет за границы вернувшегося в явь города, прикроет от преследования и не заложит тем же имперцам сразу же, как я выйду за порог.

Быть божеством - это не только оло-ло пыщ-пыщ всемогущество, всесилие и крутизна невероятная. Каждый раз идя против своей природы, того, что когда-то и сделало божество Богом, что дало ему Вознесение, Возвысило на вершину, они сами себя калечат, отказываясь от частички себя. Каждый раз они оставляют незаживающую рану, которая никогда не исчезнет - вернуть силу можно, можно восполнить утрату части благодати и максимального ее резерва, снова наработать утерянные проценты эффективности молитв. Но никогда не выйдет забыть момент своего позора, когда вынужден был склонить голову перед обстоятельствами - окажись то чужая сила, злая воля или собственная жадность.

Будь я просто невиновным, но все еще призванным, все еще злым террористом для всего мира, то это была бы легкая царапинка, мелкая неприятность, а выгода от моей гибели или даже пленения всей нашей команды перечеркнула бы этот урон природе своей широким росчерком. Но после того, как я прошел самое тяжелое из возможных испытаний, великий приговор, выданный лично самим Гримментреем и под его эгидой приведенный в исполнение, отмахнуться от меня не выйдет, слишком дорогой выйдет цена. Может быть, будут сложности, дополнительные требования, давления и диалог, торг наконец-то, но это кратно лучше обещанного ранее последнего поединка в честь падшего меня.

– Этого я не ожидал, признаюсь.
– Почти нормально, но совершенно нечитаемо в лице и ауре говорит жрец, не спеша сближать дистанцию после моего прыжка к почти ударившей Дарящей, что сейчас снова сжалась пружиной у меня за спиной.
– Вижу, предания древние не лгали, когда говорили о тебе подобных. Что же, тем лучше быть целиком готовым к проявлению природы Оков Лишенных...

Ответить не успеваю, так как за спиной, помимо мрачной готовности к бою, раздался негромкий, но очень хорошо слышный смешок. И тут же повторился, чуть громче, заставив меня развернуться на носках, осуждающе посмотрев на Тарию... которая сама недоуменно скосила глаза в сторону, стараясь не выпускать незваного на этот сабантуйчик Иерема из-под прицела Валериума. А смешок принадлежал не ей, а едва сдерживающей смех Тиа, чьи глаза, - только их из-под тканевой маски и видно было, прямо сочились искренним веселием, что в переводе на ее характер значит гомерический хохот и подступающую истерику. Однако, нехило ее накрыло интоксикацией и флеровым поражением, если контроль над собой не держит.

– Прошу прощения, просто ваши слова, святейший Стайр, для пережившей некоторое количество времени в компании "ему подобных" меня, невыносимо смехотворны в своей наивности.
– Голос вроде нормальный, но сам факт подобного вмешательства в разговор и разрыва боевого порядка тоже красочнее некуда.
– Еще раз приношу извинения, битва далась мне не даром, и я невольно позволяю себе слишком многое.

Пауза, после которой мы оба делаем вид, что ничего не видели и не слышали.

– Я могу отпустить тебя и, видит Небо, я закрою тебя и людей твоих от взоров чужих.
– Ему, как мне кажется, неприятен этот разговор, причем не из-за того, что я их обоих поимел, несмотря на божественность второго, но еще и потому, что их мои слова задели за живое, тоже обоих.
– Но, если ты желаешь вытащить еще и Палача Осени и ручное чудовище, тебе придется воздать по справедливости.

Это самое пафосное, величественное, помпезное и возвышенно-поэтичное требования взятки, какое я только встречал за обе свои жизни, признаю не без восхищения, но с долей негодования. Ну, никто не думал, что будет просто, да и на торг я рассчитывал с самого начала, если честно. А если совсем откровенно, то даже уже предложенное "забесплатно" вышло куда большим, чем я рассчитывал выторговать за тот же мифический ковыряльник, замотанный в мой плащ.

– Добавь сюда проход еще и для одержимой, ее, кстати, нужно считать за одну единицу, а после называй свою цену.
– Больше всего моему выпаду удивился не жрец, а сам предмет спора, изрядно охренев, ведь уж она-то точно знала мое к ней отношение.
– И я сам выберу точку, к какой ты нас выведешь, отдельно уточнив об отсутствии там засад, наводок, меток и прочих нехороших вещей.

В ответ в меня впился вновь засверкавший взгляд чистой синевы, а сам священник впервые за все время пустил в свой голос тихо тлеющий, но очень опасный, будто бездонный водоворот, гнев.

– Послушай сюда, мальчик.
– Теперь от былой собранности, обманчивого спокойствия и добродушия не осталось даже следа.
– Ты многое себе позволил сказать, многое изволил сделать, по праву получив прощение дарованное тем, кто надо мною и тобою. Если Он признал приговор свершившимся, то приговор свершился. Ты сказал опасные вещи, бросил то обвинение, какое не стоило бы даже ветром утренним шевелить, но на то у тебя право было. Права сомневаться в слове Его и моем у тебя нет. И если ты себе подобное позволишь, то я из тебя все твое дерьмо прямо здесь и выбью. Веришь мне?

Эк, однако, его задело, прямо перешел на речь попроще, в которой отчетливо видны затертые длительным обучением обороты сленга какой-то гопоты, судя по подсказкам ясновидения, сленга сельского, причем еще и устаревшего по меньшей мере на век. И вот сейчас я точно понял: попробую схохмить, точно придется драться и плевал он на нарушения собственного суда, потому что если оправданный прямо в зале пошлет судью нахер, то боженька ему судья. Вот этот самый, да. В общем, оставалось только молча кивнуть, сдерживая рвущийся с языка яд слов и намеков, потому что наглеть не стоит и сейчас я, как ни крути, зависим от этого дяденьки дальше некуда.