Его заложница

— А-а-а-а-а! — почти теряю сознание, но вздрагиваю от нечеловеческого воя. Он отпускает меня. Падаю на подушки. Кашляю, хватая воздух болезненными глотками. Мыслей никаких нет, ничего не вижу от непроизвольных слез в глазах. Я могу только дышать. 

Через какое-то время фокусирую взгляд и вижу Арона, сидящего на полу. Он держится за голову, раскачивается и хрипит, словно раненый зверь. 

Замираю, забывая о себе. Он содрогается, словно его бьет судорогами. И мне страшно уже за Арона. Сейчас он беззащитен и нуждается в помощи. Мне хочется обнять его и качать, обещая, что все будет хорошо. Мне хочется порыдать и покричать вместе с ним. Мне хочется забрать его боль и мучения себе. Мне хочется рассказать ему, как я люблю и буду любить всегда. Несмотря на то, что он псих. 

Шея болит, дышать до сих пор трудно, голова еще кружится, но я встаю с кровати и иду. Падаю рядом с ним на колени, окончательно забывая о страхе и боли. Точнее, у меня уже болит душа, и ноет сердце за моего мужчину. Теперь паникую от того, что я не знаю, что делать. Как все это остановить?! 

— Арон, — зову его. Нет реакции, только содрогается больше и напрягается, словно испытывает нестерпимую боль. Опускаю руки ему на плечи и кусаю губы от того, как его трясет. — Арон?! 

— Не трогай меня, — у него даже голос чужой, рычащий. — Уйди! Закройся в другой комнате! — цедит сквозь зубы, продолжая смотреть сквозь меня. А потом его подбрасывает. И выгибает, словно дали под дых или ударили током. — А-а-а-а-а! — кричит и со всей силы бьет кулаком в пол, разбивая себе костяшки. Еще и еще, в одну точку. Мощными ударами, ломая свои руки, как бесчувственная машина. А у меня слезы из глаз текут, и трясет вместе с ним, как будто мне тоже очень больно. 

— Арон! — ловлю его руку, пытаясь остановить самоуничтожение. Но он отшвыривает меня, как тряпичную куклу. Снова подползаю к нему и утираю слезы, застилающие глаза. 

— Арон, пожалуйста, не надо! — кричу, пытаясь достучаться до него. 

— Я сказал, уйди! — он резко поднимается с места, оглядывается сумасшедшими глазами, словно что-то ищет. Соскакиваю к нему и кидаюсь на шею. 

— Пожалуйста! — уже рыдаю в голос. Арон замирает, только хрипит, тяжело дыша. Обхватываю его лицо, заглядываю в пугающие стеклянные глаза. — Пожалуйста, услышь меня. Арон… — глотаю слова, пытаясь подавить истерику. — Мне очень страшно. Вернись ко мне… — глажу его по лицу, лихорадочно целую, а он не двигается. Весь напряжённый, словно гранитная глыба. — Я люблю тебя… — всхлипываю, вновь обнимая его за шею. — Слышишь? Очень сильно люблю. Вернись ко мне! — утыкаюсь носом в его шею и глубоко дышу. 

ГЛАВА 32

Александра

Он замирает. Кажется, вообще не дышит. Любая другая женщина на моем месте хотела бы услышать ответное признание, а я рада уже тому, что мои слова заставили его остановиться. Смотрит настороженно, исподлобья, а я будто хожу по краю.

— Вот так, все хорошо, — тихо шепчу Арону. — Это я, твоя кошка. Кстати, почему кошка? — спрашиваю, пытаясь отвлечь. Арон глубоко вдыхает, со свистом втягивая воздух, а я осторожно опускаю ладони на его грудь, поглаживая сумасшедшее бьющееся сердце. 

— Потому что глаза зеленые, яркие, и грация как у дикой кошки, — сравнительно спокойно отвечает он. 

— Правда? — пытаюсь улыбнуться, перехватываю его разбитую в кровь руку. — Есть аптечка? Нужно обработать, — стараюсь говорить размеренно и тихо. Он отрывает от себя мои руки и молча направляется на выход. — Арон? — иду за ним. 

— Ложись спать! — четко приказывает и захлопывает перед моим носом дверь. Облокачиваюсь на стену и тихо сползаю на пол. Дышу, обхватив горло. До сих пор чувствую его сдавливающую руку. 

За окном светает. Тишина. Арона не слышно. Поднимаюсь на ноги, одергиваю футболку и выхожу из комнаты. Спускаюсь вниз. Тихо. Такая пугающая утренняя тишина. Выхожу на терассу и нахожу Арона, сидящего на ступеньках. Он курит и смотрит куда-то вдаль. Сажусь рядом с ним и тоже молча смотрю на рассвет над рекой. Пахнет водой, свежестью, росой и ранним утром. Он прикуривает еще одну сигарету и отдает мне. Беру, затягиваюсь. Слишком крепкие сигареты. Закашливаюсь, но тяну горький дым ещё и еще.

— Психом я был всегда, но мог контролировать себя и держать в руках, — вдруг начинает говорить со мной Арон. — Я был бунтарём, никогда не жил по приказу, никогда не выбирал путь, навязанный мне отцом, противоречил ему, иногда просто назло, чтобы доказать, что свой путь я выбираю сам. В юности и армии был безбашенным, неконтролируемым, но без шизы. Просто бунтовал, показывая свое «я». Потом была военная академия. Отец думал, что в армии меня дисциплинируют и научат исполнять чужие приказы… Хм… — ухмыляется. И я уже понимаю, что этого зверя не приручить. — Потом… Потом горячие точки. Спецназ. Антитеррористические операции… Я наглотался этой войны вдоволь. Такого там насмотрелся, что тошнит до сих пор. Сам уволился, оборвав все связи. Но зверь внутри меня только укрепился, требуя все больше и больше крови. Я справлялся. Был сильнее. Посещал психолога. Вел беседы, принимал препараты, от которых клонило в сон. Настолько опасен я не был, — голос у него хриплый, усталый, но спокойный. 

Арон не смотрит на меня, а я рассматриваю этого зверя, понимая, что сама такая же ненормальная, как он. Мне не страшно. Он похитил меня и шантажировал моего отца. Он чуть не придушил меня, а я пытаюсь поймать его взгляд и понять, кто или что так ранило моего зверя. Это клиника… Закройте нас обоих в одной палате с мягкими стенами, и мы будем счастливы.

— А потом я встретил Надю… — Сглатываю. Как говорится: «Все великие войны начались из-за женщин». — Она была… — выдыхает, подбирая слова. Такой задумчивый, словно представляет ее. И меня накрывает ревностью. Вот так неожиданно и неприятно. Я не знаю, кто эта женщина и в каких они сейчас отношения, но по его голосу и интонациям понимаю, что она очень много для него значит. — Она была непосредственная, инфантильная, мягкая, ранимая, уязвимая, как ребенок. Разговаривала с животными и цветами, не ела мясо и поклонялась природе, ветру, солнцу. Нет, не дурочка, — усмехается так тепло и качает головой, словно находится не со мной, а где-то там, с Надей, а я сторонний наблюдатель. — Она тогда меня зацепила, смотрел на нее и поражался, что такие девушки еще существуют. Я грубый, пошлый, иногда жесткий, но она меня принимала таким, какой я есть. Жениться думал… 

Он замолкает и снова прикуривает сигарету. Хочется забрать у него эту отраву – слишком много никотина. Но у меня ком в горле. Он любит ту женщину. Арону не нужно мне об этом говорить, любовь чувствуется в каждом его слове.

— А потом… — сглатывает и глубоко затягивается. — Надя покончила жизнь самоубийством. Она повесилась… в нашей квартире… пока я спал. Проснулся посреди ночи от того, что не почувствовал ее рядом, вышел в гостиную, а она уже в петле болтается… — его голос настолько холодный, что меня начинает морозить и трясти. 

Тишина.

Арон молчит, тяжело дыша, а я словно потеряла дар речи.

— Почему она это сделала? — наконец спрашиваю я сиплым голосом. 

— Хороший вопрос… — усмехается – нет, скорее, оскаливается как зверь – и трет лицо руками, будто смертельно устал. — Я не знаю, Саша, — глухо говорит в руки. — До сих пор не понимаю, за что она так с собой, со мной, с нами. Не было никаких видимых причин! — уже более эмоционально выдает Арон. — Да, мы ссорились, как и любая другая пара, но чтобы настолько… Да, мы были разные, но, мне казалось, дополняли друг друга. Поначалу я даже отказывался верить в самоубийство. Сидел на полу в гостиной, качая ее на руках, и клялся уничтожить тех, кто это с ней сделал. Я долго искал, перерывая всю ее жизнь детально, анализировал своих врагов и даже близких нам людей. Три экспертизы и одна эксгумация показали, что это самоубийство. А я отказывался верить. Она ничего мне не оставила: ни строчки, ни подсказки. Только труп в моей гостиной… Ну так же не может быть… Вполне здоровая молодая девушка просто берет и вешается в доме своего мужчины. Хоррор какой-то…