Его заложница

Не знаю, что сказать. Открываю рот, но глотаю слова… Я вижу, как ему больно все это вспоминать, как его потряхивает и ломает. И мне тоже больно… Больно за Арона. Не могу даже представить, что молодая любимая этим мужчиной девушка могла лишить себя жизни и покалечить жизнь Арона. Наверное, я слишком люблю жизнь, чтобы понять человека, который уходит из нее добровольно.

— И вот на фоне этого моя так называемая болезнь стала стремительно прогрессировать. Но так думает мой психиатр … А я думаю, что во мне живет вторая сущность, с которой я устал бороться. Он сильнее… Он сжирает меня изнутри, питаясь моими негативными эмоциями, высвобождая темную энергию, пожирая мои страхи. Сегодня ты с ним познакомилась… Похоже на шизу. Да? — Арон сжимает переносицу и хрипло дышит. — После, когда меня немного отпустило, я начал анализировать последние ее дни… Да, она была более задумчивой, часто уходила в себя, читала мне странные стихи о смерти. В ее записной книжке я нашел наброски строчек, где фигурировали фразы, как обрывки, вырванные из стихов. Все депрессивные. Больше всего запомнилась фраза: «Когда меня не станет, не отрекайся от любви». Она словно готовилась к смерти, только со мной не делилась. Я бы все решил, я бы всех порвал за нее, я бы сделал невозможное, но она решила не пускать меня в свой мир… 

Мне вдруг хочется рыдать, громко, навзрыд. За Арона, за его любовь, за его боль и потерю, оплакать эту девушку вместе с ним. Но больше всего мне хочется порыдать за себя, за то, что меня так никто не любил. Наразрыв, до сумасшествия. И я сижу с комом в горле и никак не могу его сглотнуть, дышать трудно, словно он до сих пор меня душит.

Арон двигается ближе ко мне, хватает за подбородок и поворачивает к себе, заглядывает в глаза. Долго смотрит, окуная в черную бездну, будто сканирует, считывая эмоции.

— Ты другая. Я никогда не искал замену Наде. Я вообще никого не искал. Я неконтролируемое чудовище, и мне категорически нельзя впускать кого-то в душу, в жизнь, в семью, потому что однажды либо ты не выдержишь и сбежишь, либо я сам тебя уничтожу, — в его голосе столько горечи. Его рука скользит по моей щеке, ниже, гладит шершавыми пальцами шею. Он закрывает глаза, разрывая наш контакт. — Но ты… — вновь открывает, сглатывая. — Я жалею, что похитил тебя и в общем узнал о твоем существовании. Ты все во мне перевернула. Меня нещадно к тебе тянет. Меня дико ломает. Я как гребаный наркоман без дозы. Я загибаюсь без тебя, кошка. Я знаю, что ты существуешь, я обожаю твой запах, мне снятся твои глаза, и я никак не могу все это забыть. Иногда хочется пустить себе пулю в лоб и обрести покой… — в голосе надрыв. 

Меня насквозь пробивают его слова, так глубоко и болезненно, что я не выдерживаю и начинаю плакать. Слезы льются по щекам, больно кусаю губы, чтобы перекрыть душевную боль. Потому что в его словах не только признание в любви и одержимости, в его словах обреченность, она читается между строк.

— Ты не отречёшься от семьи и фамилии, да и не захочешь жить с шизофреником. Я понимаю, что ты смелая и сильная, а я нет… Я боюсь… Боюсь тебя сломать, боюсь твоей ненависти. Я не хочу больше видеть страх в твоих глазах и причинять тебе боль. Так не должно быть… — стирает с моих щек слезы, а они, проклятые, все текут и текут. Он прощается со мной. 

— Если тебя не будет в моей жизни, мне будет больнее… и меня тоже не будет… 

ГЛАВА 33

Арон 

— Если тебя не будет в моей жизни, мне будет больнее… и меня тоже не будет… — произносит она, и меня разрывает. Выть хочется, как бродячему псу. Что мы делаем? Нам нельзя. Но… Сука! 

Как больно-то…

— Ты же не выдержишь, кошка… — обхватываю ее лицо, заглядывая в полные слез глаза. Душу рвет. Как так, мать вашу, вышло, что мы так глубоко запали друг в друга? И это ее «люблю» звенит в ушах набатом. Боюсь даже думать об этом, но я тоже ее люблю. А моя любовь чревата… Сегодня я смог перебороть зверя и отпустить ее. Еще месяц-два я смогу держать себя в руках, а потом меня сорвёт… А я не хочу причинять ей боль и страдания. Не прощу себе этого! 

— Я без тебя не выдержу, — тихо отвечает она и закрывает глаза. — Должен быть выход… 

— Ммм! — вою сквозь зубы, зажмуриваясь. Отпускаю девочку, сжимаю болезненно пульсирующую голову. Я и отпустить ее не могу, и оставить тоже. — Я не буду губить твою жизнь! Что ты со мной увидишь? Ненависть отца, отсутствие детей, нормальной семьи и в общем покоя. Ты готова так жить? 

— Да! — с надрывом выкрикивает она. — Я готова! Потому что без тебя еще хуже! — закрывает лицо руками. 

— Дурочка! Я не готов! Понимаешь? Я не готов смотреть, как ты угасаешь со мной. И потом в конце концов тебя отпустит, и ты посмотришь на меня другими глазами, захочешь детей… А я уже не отпущу! 

— Нет! Мы найдем выход, — глухо говорит в руки… 

— Саша! — мой голос срывается. Она открывает лицо и уже не плачет. Решительная, глаза горят. 

— Арон. Не лишай нас этого. Я тебя прошу… Мы найдём хорошего доктора или целителя, психолога, ведьму… Да кого угодно, но вытащим из тебя этого зверя. А если нет, научимся с ним жить. 

— Мне бы твою уверенность… 

— Ты не хочешь бороться за нас? — так растерянно спрашивает она. И я не могу ответить нет. Потому что готов сделать для нее все. Мы зависаем в поисках ответов в глазах друг друга. А какие к черту слова?! Зарываюсь в ее волосы, дергаю на себя и целую. Долго, страстно, дико, лишая нас дыхания. Пытаюсь вложить в этот поцелуй всю свою боль по этой женщине. Стонем друг другу в губы, потому что это невыносимо глубоко и пронзительно, в самое сердце, на пораженье. 

— Обещай мне… — шепчу ей и, как одержимый, покрываю поцелуями ее скулы, шею. — Обещай, что если ты не выдержишь, то уйдешь, а не будешь терпеть. 

— Нет, я не уйду, — упрямо мотает головой. 

— Дурочка моя. Девочка моя любимая, — горько усмехаюсь. 

Нет сил ей сопротивляться. Эгоистично хочется начать жить заново. Хочется поверить ей и надеяться, что у нас получится. Нужно будет стать овощем, чтобы быть с ней, – стану. Все что угодно, моя кошечка. Она утыкается мне в шею, дышит, прижимаясь так сильно, будто боится, что меня не станет, и так тепло становится. Поднимаю ее на ноги и беру за бедра.

— Запрыгивай, кошка. 

Обхватывает мою шею и улыбается, немного усталая, но такая красивая. Моя. Наверное, я мало знал Надю и не смог уловить в ней суицидальные настроения. А с кошкой мы словно одно целое, проникли друг в друга настолько, что с мясом не отдерёшь. Заношу девочку домой в спальню и укладываю себе на грудь.

— Поспи, — шепчет она мне, поглаживая грудь. Да какой тут сон… Я теперь боюсь спать рядом с ней. 

— Ты тоже. Поспи на мне, — веду по позвоночнику, поглаживаю. 

Самое удивительное, что после ночных провалов в ад мне всегда нужно было выплеснуть негатив в агрессию, жесткий секс, алкоголь, а сейчас я абсолютно спокоен, словно эта девочка приручила моего зверя, и он лежит смирно, поджав уши, млея от ее ласки и тепла. Чем черт не шутит, может, у нас и получится. Мне хорошо. На минуту чувствую себя почти нормальным…

Саша засыпает, а я улавливаю каждый ее вдох, втягиваю запах, прикрываю глаза, но не сплю, просто ловлю момент, кайфуя от нашей близости.

* * *

— Если я тебя отпущу, Павлов сделает все, чтобы ты не вернулась, — сижу на кровати, наблюдая, как Саша собирается, застегивая блузку и заправляя ее в брюки. 

— Я не могу вот так просто пропасть без объяснений, — расчесывает волосы возле зеркала, закалывая заколкой. А мне хочется содрать с нее эту заколку, как и одежду, и затрахать до потери сознания. Нехорошее предчувствие. Гложет… Так просто Сашу не отпустят. 

— Я отвезу тебя к себе, там Мирон создал крепость, обложившись охраной, оттуда позвонишь домой и всё объяснишь. Нет, лучше я объясню, — смотрю, как кошка красит губы розовой помадой, и хочу ее стереть одним грубым мазком.