Эхо вечности. Багдад - Славгород
Шрифт:
Та великая мечта, к которой его готовили, мечта о России, сначала подняла его на сияющие вершины успеха и гордого упоения, а затем жестоко столкнула оттуда. И оставила без надежды на спасение — Павел не видел способов, какими ему можно было бы выбраться из пропасти и снова почувствовать себя хозяином самому себе.
Возможно, матери тоже надо было пораскинуть мозгами и кое-что предложить сыну, как-то по-деловому принять его по возвращении, а не просто как беженца. С ее стороны надо было выделить или создать для него отдельное направление, хотя бы поговорить с ним об этом. Ведь он почти все потерял в России, там остались растоптанными не только его успехи и новые надежды — там остался товар, на который он изрядно потратился... Да и то, чем
Но мать так мало прожила с мужем, с Емельяном Глебовичем, что не научилась понимать мужчин, и не представляла, что делается с ними в случае удачи или в минуты поражений и отчаяния.
Не находя себе места, Павел сначала просто захандрил, а потом незаметно поддался депрессии, у него появилось нежелание жить...
А тут и соблазн подкатил.
Был у Павла знакомый, с которым общих дел он не имел, но часто видел его в том кругу, где сам вертелся. Неприметный человечишко, даже какой-то рассеянный, всегда озабоченный и куда-то спешащий. При встречах они приветствовали друг друга, не более того. Павел даже имени его не знал, да и посейчас не знает, воспринимал его постольку, поскольку тот тоже был ассирийцем.
Увидев Павла, этот знакомый удивился.
— Как, ты здесь?! А у нас прошел слух, что ты прочно обосновался в России.
— Был в России, — угрюмо сказал Павел. — Да пришлось вернуться.
— А почему?
— Революция там, бандиты повсюду.
— И плакали там, конечно, твои деньги?
— Знаешь, — съязвил Павел, — бандиты имеют привычку отбирать добро, а не наоборот. Так что... — и он развел руками.
— То-то я вижу, что ты невесел.
— Нечему радоваться...
— С твоей головой — и грустить? Да пойди в первый попавшийся игорный дом или на скачки и выиграй состояние. Там такие дураки собираются, что обыграть их ничего не стоит.
Один брякнул сдуру, а другой запомнил на свою голову. Собственно, к этому больше добавить нечего, описывать картежные мерзости совершенно не стоит. Мир игроков — это дно, самое грязное из всех, составляющих пороки.
***
События, связанные с казнью Павла Емельяновича, могут быть представлены только в виде реконструкции по отдельным фрагментам рассказов, не лишенных фантазии, и по некоторым достоверным фактам.
Повезли его на расстрел 14 мая после обеда, это была суббота. Издалека приближался чудный майский вечер, хотя солнце еще светило. В местах, где росло больше трех деревьев, пели соловьи, в воздухе носились запахи цветущей черемухи и ранних роз.
Телега с одним возницей и двумя конвоирами везла Павла Емельяновича, сидящего на сене, по тихим улицам с великолепными зданиями.
Он был в нормальном настроении и взирал на все с таким удивлением, словно попал сюда после долгой разлуки. Как красив этот город! И как странно понимать, что видишь его в последний раз, — думал он. Хмурый извозчик, которому дела не было ни до осужденного, ни до сопровождающих, то и дело устремлял взор на прохожих, но те шли по своим делам и игнорировали его. Вот его путь пересекла трамвайная линия, и телеге пришлось остановиться. Перед ней прогромыхал пассажирский вагон, подняв легкое облачко пыли. Следящий за порядком жандарм провел трамвай ленивым взглядом и отвернулся в сторону, где прикорнул на своем рабочем месте уставший чистильщик обуви. А по тротуару лавой текла безразличная публика, из которой выделялись некоторые бессарабские мужчины в коротких, «подстреленных», штанах, словно при их пошиве не хватило сантиметров пять ткани. Нелепо выглядели и женщины, красующиеся в легких платьях и босоножках, но никак не решающиеся снять с голов фетровые шляпки.
«Да еще пару недель назад я не замечал этих неуклюжестей и считал, что так и должно быть, — думал Павел, — а теперь они просто бросаются в глаза». И вдруг он почувствовал внутри себя укол какого-то
странного волнения и понял, что приближается решительный момент и скоро он обретет свободу.Уж как там у него завязался разговор с конвоирами и как он уговорил их отпустить его, этого мы никогда не узнаем. Но это случилось.
Главное было снять цепи, далее — бежать именно в городе, где легко было затеряться между людьми. И наконец — иметь под рукой нормальную одежду. Но это вообще легко устроилось. Все-таки в Бессарабии соблюдались кое-какие традиции, и когда у Павла спросили о последнем желании перед казнью, он сказал, что хочет быть погребенным не в тюремной одежде, а в своем платье, в котором его арестовали. Оказалось, это легко сделать. И сейчас его вещи лежали рядом с ним на сене, завернутые в мешковину. После избавления от кандалов оставалось только переодеться в них.
Александра Сергеевна, до которой лет через десять-двадцать дошли слухи о том дерзком побеге, который совершил ее муж, рассказывала своим внучкам, что он спрыгнул с телеги и побежал, босой и в изодранной сорочке... А в телеге осталось три трупа!
Она все перепутала — три трупа было до того.
Явно старушка много раз думала об этом, старалась представить, что пережил в роковую минуту ее необыкновенный муж, но и тогда должного значения ему не придавала. Правда в этом рассказе начиналась и заканчивалась тем, что Павел спрыгнул с телеги и побежал. Все. Никаких других подробностей мы не знаем.
Возможно даже, высшим начальством было приказано сопровождавшим жандармам вывезти приговоренного к расстрелу арестанта в город, затем отвернуться в сторону и ждать, пока он избавится от уз, потом переоденется... Вообще по скучающему виду возницы, с самого начала не желающему оборачиваться назад и глазеющему исключительно в сторону горожан, подозревалось, что дело тут нечисто, что странного они везут узника.
Так кому Павел пообещал заплатить за обретение свободы? Конечно, кому-то пообещал и впоследствии заплатил, потому что при побеге не было ни потасовок, ни горы трупов, ни просто крови или синяков вокруг глаз...
Между тем, никуда ни о каком побеге смертника сведений не поступало, их просто в природе не существовало. А в тюремной канцелярии доподлинно значилось, что Диляков Павел Емельянович 14 мая 1932 года в 16 часов пополудни был убит при попытке к бегству во время следования на место казни, и тому были представлены свидетельства трех человек.
Итак, он был внесен в списки умерших. Так что отныне мог спокойно жить и здравствовать, и никто его ни искать, ни преследовать даже не подумал бы.
Вот это и смущало тех, кто им интересовался. Как же так? Справку дают, что Павел убит, а он себе разъезжает по миру и никого не боится. Или вместо него убили кого-то другого? Или просто заехали в морг и взяли труп какого-нибудь бродяги, договорившись об этом заранее? Как в действительности провернулось это дело? Как уцелел Павел Емельянович Диляков?
Увы, есть тайны просто обреченные оставаться тайнами. И есть, что называется, непотопляемые люди со своими неповторимыми талантами.
Месть за Сашу
Вечерние улицы в канун воскресенья заполонила гуляющая публика, еще с субботнего утра начинающая предвкушать и тем своеобразно праздновать свое выходное время. По центру Кишинева тротуары были плотно заполнены прохожими, так что даже нельзя было рассмотреть модниц, вышедших на променад в новых платьях. Ясное дело, не всегда так бывает. Просто сейчас стояла весна, пестрел май, людей обнимало ненадоедливое тепло...
Павел уверенно шагал вместе со всеми, стараясь не выбиваться из потока на его край — в толпе он чувствовал себя увереннее. В Кишиневе у него были места, где он мог взять деньги и немедленно уехать отсюда. Но, во-первых, у него не было документов, чтобы путешествовать свободно; во-вторых, надо было успокоить мать; и в-третьих, он должен был узнать, как Саша пересекла границу. И сейчас он раздумывал, с чего начать и как побыстрее все устроить.