Эхо вечности. Багдад - Славгород

В тот день беда пришла почти в каждый славгородский двор. Люди оплакивали страшную трагедию и личные потери, а Александра Сергеевна только молча крестилась да тайно думала, что теперь избавлена от домашнего изверга. Нет, она для него не хотела смерти, но его отсутствие рядом с нею навевало покой.

Вот только оставалось пойти да узнать среди множества изуродованных тел его труп, привезти домой, обрядить и, наконец, похоронить.

Родные не могли помочь ей с этим: дочь Людмила ненавидела Проньку и откровенно радовалась его смерти; сын Борис хоронил родителей Прасковьи Яковлевны; Агриппина Фотиевна и ее овдовевшая невестка Мария погребали Порфирия Сергеевича, тоже расстрелянного, а малый Зёня на несколько дней сбежал и появился дома только после траурных событий. Александра Сергеевна понимала, что Прокофием Григорьевичем должна заниматься она сама — та, кого при жизни он больше всех унижал и сознательно мучил. Но ей заниматься похоронами не хотелось, она могла в них только участвовать.

— Правильно мама Алевтина сказала, — ответила она Самуилу, впервые назвав свекровь на манер того, как называла Павлушину мать. Что-то давно забытое почти сразу начало возвращаться к ней... — Я не возражаю против ее решения. — И, не теряя инициативы, Александра Сергеевна принялась руководить событиями. Давно она уже не делала этого, то ли с тех пор, как ее ограбил лодочник на Днестре, то ли после первых побоев от Проньки. — Пойдешь со своим сыном Григорием за телами, он уже большой, выдержит...

— А еще Костя, сын сестры Орыси, обещал помочь, — в тон ей сказал Самуил, — они тоже уже все знают.

— Ну вот, — облегченно вздохнула Александра Сергеевна, что дело налаживается. — Отвезете тела к родителям. А мы с Катей найдем для них одежду, а также пошьем саваны, потому что вряд ли нам удастся сколотить гробы — ни материала для них нет, ни умельцев.

Скоро к Александре Сергеевне и Катерине присоединились сестры погибших Арина и Орыся, которые договорились со знакомыми пожилыми женщинами об обмывании покойников. Бориса Павловича, пришедшего к матери вслед за свояченицами Ариной и Орысей, Александра Сергеевна отправила к Агриппине Фотиевне.

— Мы со своими погибшими все организовали, а ты помоги бабушке похоронить твоего дядю Порфирия.

— Я побывал у них, — сказал Борис Павлович. — Они поедут за Порфирием Сергеевичем втроем — бабушка, тетя Мария и Николай, дядин сын. Им моя помощь не нужна.

— Ну, — Александра Сергеевна задумалась... — неплохо было бы подумать о гробах... Но у меня нет досок, да и столяров я не знаю.

На следующий день стало известно, что хоронить убитых можно будет только по истечении трех дней со дня смерти. И люди воспользовались этим, чтобы подготовиться к похоронам без спешки.

В последний день Борис Павлович привел к Александре Сергеевне Павла Федоровича, брата погибшего Алексея Федоровича, дедушки Прасковьи Яковлевны. Тот согласился сделать гробы для Прокофия Григорьевича, Федора Григорьевича и Порфирия Сергеевича, но надо было достать материал.

— Нет материала... — отчаялась Александра Сергеевна.

— Давайте на всякий случай пройдем к моей бабушке, — предложил Борис Павлович двоюродному дедушке своей жены, — может, у них что-то найдется.

У Агриппины Фотиевны в подвале, действительно, нашлись какие-то почти прогнившие старые двери и другие деревянные бруски.

— Это остатки от конюшни, поломанные денники, — пояснила она. — Лет пятнадцать они тут пролежали...

— Сгодятся, — сказал Павел Федорович.

Так при помощи людей Александрой Сергеевной были пережиты эти события.

***

Но более легкой жизнь ее не стала, ибо Прошку тут же заменил его не менее невыносимый сын, резко повзрослевший за последние дни. Едва переступив порог хаты после своего бегства с места расстрела, он заявил матери, что это она виновата в смерти отца.

— Что ты такое говоришь? — возмутилась Александра Сергеевна. — Я понимаю, как тебе тяжело после потери родного человека, но ведь и я потеряла близкого человека — мужа.

— Ты не любила его!

— А за что его можно было любить? — спросила Александра Сергеевна. — Назови хоть один момент из его жизни, когда его можно было любить.

Мальчишка, конечно, промолчал, ибо такого момента не нашел, но отношение свое к матери не изменил.

Александра Сергеевна, будучи мягким по натуре человеком, впоследствии упрекала себя, что не хотела этого сына, что носила его без радости, и полагала, что эти ее настроения повлияли на его характер. Угрызения совести донимали ее, хотя она видела, что сын растет точной копией отца, следовательно, она в этой закономерности ничего не изменила. Вместе с тем внимание и доброта, сколько бы Александра Сергеевна ни выказывала их сыну, не трогали Зёню, а только делали его еще наглее, жестокосерднее и неуступчивее.

Дело было далеко после войны, когда Зёня уже по девкам бегал. Как-то терпение Александры Сергеевны лопнуло, и она попросила Людмилу, старшую дочь, помочь ей с воспитанием Зёни, дескать, он же твой брат...

— Просто поговори с ним, вразуми...

— Мама, — прямо ответила Людмила, — ты вышла замуж за морального урода и такого же урода произвела на свет. Понимаешь? Ему ничто не поможет. Но я поговорю.

Конечно, вмешательство Людмилы ни к чему хорошему не привело. Зёня удивительно успешно превращал любое направленное на него добро в зло против доброхотов. Скорее всего, ему дано было понимать только силу, но прибегать к ней было некому. Отпороть злобного юнца мог бы только отец, но увы... Время было упущено, отца не стало... Да и отец тот был вовсе не той категории, которая требовалась в данном случае.

После первой неудачи Александра Сергеевна не сдалась и попросила Бориса Павловича повлиять на Зёню. Ее старший сын умел найти подход к человеку, пристыдить его или приструнить, направить в хорошую сторону. Об этом все знали.

Борис Павлович долго беседовал с младшим братом, словно на случайный перекур пригласив его во двор. Там он то увещевал Зёню, то вызывал на откровенность и помогал высказаться, то напутствовал, но все было тщетно. В конце концов, Зёня не выдержал. Видя, что надоедливый и нудный старший брат затягивает разговор, он решил грубо оборвать его.

— Да иди ты лесом со своими проповедями! — закричал он. — Нашел кого защищать — халдейскую блудницу! — это он о матери так выразился.

Борис Павлович побледнел и невольно схватил охальника за грудки.

— Что ты сказал? Ну-ка повтори! — давал он Зёне возможность одуматься и извиниться.

— И повторю, — нагло выкатил тот булькатые водянисто-блеклые глаза. — Твоя мать — грязная блудница, а сам ты басурманин и халдей!

Борису Павловичу ничего не оставалось, как влепить распоясавшемуся и кривляющемуся наглецу зуботычину. Зёня, конечно, упал.

И тут из хаты выскочила Александра Сергеевна, с криками кинулась к поверженному.

— Люди, спасите! Халдей убивает Зёню! Будь ты проклят, тьху на тебя! — повернулась она к Борису Павловичу.

Борис Павлович от неожиданности остолбенел.

— Мама, ничего с ним не случится... Но за что ты меня проклинаешь?

— Чтоб ты сдох, зря тебя на войне не убило!

— Ну мама, тогда получай от Зёни то, что заработала, — с досадой махнув рукой, сказал Борис.

Зажав руками уши, он, словно оглушенный, ушел со двора. Его давила обида на мать и донимал стыд перед младшим братом, который получил моральную победу в их стычке и как бы полное право изгаляться над матерью и в дальнейшем. Борис Павлович был отходчивым человеком, но тут не показывался к матери месяца два.