Эхо забытых стен

Алексей поднялся на дрожащие ноги. Мир действительно качнулся перед глазами, пришлось ухватиться за шершавый ствол дерева. Слабость накатила волной. Он чувствовал себя высохшей былинкой, готовой сломаться от малейшего порыва ветра. Но внутри горела искра, та самая упрямая искра воли, не позволяющая ему сдаться, сжаться в комок и тихо ждать конца, как тот неизвестный охотник в зимовье. Нет. Не здесь и не сейчас.

Он подобрал мешок. Пустой. Невесомый, словно насмехаясь над его бедственным положением. Топор за спиной, нож на поясе – его единственное оружие в мире, полном угроз не только плотоядных чудовищ. Металлический вкус во рту – признак истощения, тело начинало расходовать последние резервы.

Путь на юг. Это стало его единственной мыслью, единственной целью. Уйти из дикого леса, добраться до человеческого жилья, найти способ получить пищу, информацию, средства передвижения. Риск встретиться с теми, кто его искал, был высок, но оставаться здесь, в этом угасающем осеннем лесу, означало верную смерть.

Он двинулся вперед. Медленно, размеренно, стараясь не тратить силы понапрасну. Каждый шаг был усилием. Каждый вдох давался с трудом. Лес менялся. По мере продвижения на юг, деревья росли менее тесно, подлесок становился более разреженным, появлялись участки более светлые, с густой, пожухлой травой, достигавшей ему до пояса. Здесь было проще идти, но сложнее скрываться. Приходилось внимательнее выбирать маршрут, используя любые естественные складки местности, кусты или отдельные группы деревьев как укрытие.

Всё чаще начали попадаться отчетливые признаки человеческой деятельности, отличающиеся от тех старых, полуистлевших остатков в более диких районах. Яркие, свежие по цвету срезы на пнях, оставшиеся от спиленных деревьев. Участки, где лес был прорежен, проложены неровные, заросшие колеи – следы от повозок или саней, видимо, используемые местными для вывоза дров или других лесных продуктов. В одном месте он наткнулся на старую, полуразрушенную запруду на ручье – кто-то пытался регулировать сток воды или устроить пруд для разведения рыбы. Всё это говорило о приближении к обитаемым районам.

Эти следы цивилизации были и обещанием, и угрозой. Они означали близость людей, а значит, и возможность найти помощь. Но они же означали и риск быть замеченным. Его навыки выживания, унаследованная от его рода острота чувств позволяли ему двигаться, словно тень, почти невидимым даже днем, но это требовало постоянной концентрации и огромного расхода сил, которых у него почти не оставалось.

Голод мучил нещадно. Он сканировал землю глазами в поисках хоть чего-то съедобного – случайного гриба, забытой ягоды, корней, о которых знал дед. Но осенний лес был скуп. Пища, даже дикорастущая, была скрыта или уже уничтожена первыми заморозками. Мысль об охоте становилась всё навязчивее. Но как? С его снаряжением и в таком состоянии… Единственный шанс – если случайно наткнётся на очень мелкое и медлительное существо, или, например, птицу на гнезде (крайне маловероятно сейчас), или – неприятная, но возможная мысль – падаль. Он отгонял последнюю мысль, вызывающую отвращение.

Примерно к середине дня, пробираясь вдоль берега небольшого, неторопливого ручья, где трава была особенно густой и высокой, он вдруг услышал это. Сначала едва слышно, как жужжание насекомого. Затем чуть громче, сменяющееся, неровное… Звук топора. Четкий, ритмичный стук рубящего дерева. Звук человеческой деятельности, находящейся достаточно близко.

Алексей замер, сливаясь с густой прибрежной растительностью. Сердце, вяло бившееся от усталости и голода, внезапно сжалось и заколотилось в груди. Любитель одиночной вырубки в лесу. Лесоруб. Или… кто-то другой? Преследователи, имитирующие обычного дровосека, чтобы привлечь его внимание, если он услышит звук цивилизации и решит выйти из укрытия? Паранойя, рожденная днями бегства, подбрасывала самые худшие сценарии.

Он осторожно приподнялся над травой, стараясь не качнуть ветки и не зашуршать листьями. Вглядываясь сквозь переплетение стволов и ветвей в направлении звука. В нескольких сотнях метров, сквозь лес, он видел движение. Неясные силуэты людей. Двое или трое? Топор звучал периодически, перемежаясь с мужскими голосами, говорящими о чём-то обычном, мирном. Они не разговаривали вполголоса, не таились – это был обычный рабочий разговор.

Вроде бы не преследователи. По крайней мере, они не вели себя как те профессиональные ищейки. Слишком открыто. Но это не гарантировало безопасности. Любые незнакомые люди могли представлять угрозу в этом мире. Могли донести о появлении странного, потрепанного юноши, бродящего в лесу. Могли оказаться недружелюбными или даже опасными.

И всё же… У них была еда. И, возможно, знание дорог. А он умирал от голода.

В голове Алексея развернулся внутренний диалог. Рискнуть? Показать себя? Изобразить заблудившегося охотника или крестьянского сына из дальнего хутора, который потерял дорогу? Насколько правдоподобно это будет выглядеть? Его измождённый вид, промокшая и грязная одежда, его лицо, на котором отражались дни и ночи ужаса и лишений… Это будет трудно объяснить.

Но альтернатива? Продолжать голодать в лесу? С каждым часом его силы таяли, делая возможность добраться до обитаемых мест все более призрачной. С каждым часом он становился менее способен избежать реальной опасности, будь то звери, бандиты или его ищейки, если они настигнут его в таком состоянии.

Звуки топора и голоса стихли. Видимо, они закончили работу над этим деревом и двинулись дальше. Или сделали перерыв на еду. Еда. Одна только мысль об этом вызывала головокружение.

Алексей медленно опустился на землю. Голоса становились отдалённее. Они уходили дальше в лес. Не к нему. Он остался один наедине со своим голодом и этим жестоким выбором. Подползти поближе к тому месту, где они работали, и попытаться найти что-то оставленное – остатки обеда, огрызки хлеба? Или даже рискуя быть замеченным, попытаться дождаться их ухода и подойти к месту их стоянки?

Жадное, отчаянное желание поесть перекрывало все разумные предосторожности. Голод толкал на безрассудство. Идти по их следу сейчас, пока он еще свежий – это почти гарантированно вывести на них. Но тогда он будет истощён и, возможно, не сможет оказать сопротивление или бежать.

Он отлежался еще несколько минут, позволяя телу хоть немного восстановиться, насколько это было возможно. Звуки топора и голосов становились всё слабее, пока, наконец, не затихли вовсе, растворившись в шуме леса. Видимо, они ушли работать дальше.

Это был его шанс. Возможно, единственный. Подобраться к месту их работы, быстро осмотреть его. Найти следы, по которым можно определить, что это за люди. И самое главное – поискать остатки пищи. Даже несколько сухих корочек или костей могли бы дать ему необходимую энергию.

Поднявшись, он почувствовал себя ещё слабее, чем утром. Каждый мускул дрожал от усилия. Но желание поесть, первобытное и неодолимое, толкало его вперед. Он двинулся в том направлении, откуда доносились звуки, с той же предельной осторожностью, с какой двигался последние дни. Прямо, через траву и подлесок, стараясь наступать тихо.

Путь до места, откуда доносились звуки, занял несколько минут. Чем ближе он подходил, тем сильнее становился запах… Нет, не пищи. Запах свежесрубленной древесины. Ели или сосны. Приторный, смолистый запах.

Вот оно. Небольшая просека, где было свалено несколько деревьев. Лежали тяжелые стволы, распиленные на части. Воздух был наполнен запахом опилок и смолы. Видны были четкие следы сапог на земле – глубокие отпечатки, которые могли оставить только взрослые мужчины. Рядом с одним из пней, где они, видимо, сидели, был притоптанный участок земли. И…