Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале

Екатерина поощряла публичное обсуждение проблем крепостного права. В 1765 году представители либерального дворянства от имени Вольного экономического общества объявили конкурс сочинений по вопросу крепостного права и о желательности крестьянского владения землей. Победителем вышел Беарде де л’Аббай, член Дижонской академии, работа которого акцентировала самоочевидную истину, что свобода желаема для всех. Описывая тяжелые условия жизни крестьянства в России, он утверждал, что реформы нужно как следует подготовить и они не должны начинаться преждевременно. Он заключал, что постепенное освобождение стоит на повестке дня и что крестьяне должны «быть готовы принять свободу, до того как им будет передана какая-либо собственность» ^[263] . Так как дворяне становились все более зависимыми от своих крепостных и считали их своей собственностью и мерой богатства, они приветствовали обоснования продолжения существования этого жестокого и одиозного порядка ^[264] . Отец Дашковой поддержал выигравшую работу и в ноябре 1767 года выступил в Уложенной комиссии за ее публикацию на русском и французском языках. Тезис Беарде де л’Аббая был приемлем для дворянства и для Дашковой, а ее аргументы в споре с Дидро отражали многие его позиции.

263

Труды Вольного экономического общества. Т. 8 (1768). С. 59.

264

См.: Bartlett R. Defenses of Serfdom, 67–74; Marrese M. L. Liberty Postponed: Princess Dashkova and the Defense of Serfdom / The Princess and the Patriot. P. 23–38.

В «Записках» Дашкова представила встречи с Дидро как повод рационализировать и оценить свои взгляды на крепостное право, поскольку разбор очевидных несоответствий в ее идеях мешал представлять Россию и ее собственную жизнь в положительном свете. Она чувствовала необходимость серьезной защиты, описывая диспут в форме монолога, где Дидро играл роль воображаемого оппонента, не предлагавшего никакой убедительной альтернативы ее незащищенной позиции. Такая немногословность со стороны Дидро очень маловероятна, поскольку он был весьма красноречив и не лез за словом в карман. Казалось очевидным, что в свете влиятельных и просвещенных европейских понятий о естественных правах личности крепостное право должно было быть отвратительным для Дашковой. Однако ее слова и действия не были выражением чувства негодования или отвращения. Она отвергала крепостничество только в принципе, но на практике не могла игнорировать экономические и социальные факторы. Дашкова чувствовала, что крестьяне не способны еще существовать без хозяйского руководства и было бы ошибкой рассказать им об их положении. Поэтому «самая передовая русская женщина XVIII века поясняла, что народ напоминает ей слепца, счастливо живущего на вершине скалы и не ведающего об этом. Внезапно прозрев, он станет глубоко несчастен» ^[265] .

265

Каменский А. Б. Под сению Екатерины. С. 261.

Дашкова напрямик объявила себя объективной и незаинтересованной, не поддерживавшей только крестьянскую или только барскую точку зрения. В молодости она была идеалисткой, когда дала большую свободу крепостным своего имения в Орловской губернии в надежде, что это приведет их к счастью и процветанию. К сожалению, эксперимент провалился, когда алчные и коррумпированные местные власти сделали беззащитных крестьян своей жертвой. Оглядываясь на свой ранний идеализм, Дашкова представила одну из самых широко распространенных тогда позиций, защищавших крепостное право, которая акцентировала беспомощность крестьян и патернализм барина. Оставленные на произвол судьбы свободные крестьяне будут терпеть притеснения со стороны различных посредников и бесчестных спекулянтов, им потребуется защита, и они не смогут вполне насладиться преимуществами юридической и экономической свободы.

Дашкова, как и многие ее современники, считала обязанностью дворян-землевладельцев охранять свое одушевленное движимое имущество от ущерба и излишней эксплуатации. Их долгом было защищать и обеспечивать всем необходимым для хорошей жизни рабочую силу, трудившуюся в имениях. В самом деле, патернализм казался совершенно разумным, поскольку благоденствие крестьян было нужно для богатства и процветания землевладельца. Дашкова не была свирепой или жестокой хозяйкой, но не была она и необычайно щедрой или исключительно либеральной. Благоразумие и здравый смысл всегда определяли ее действия, поскольку она прекрасно понимала, что крепостное право составляло экономическое основание ее жизни. Столкнувшись с противоречием между институтом крепостничества, необходимым для ее финансового благополучия, и идеалами Просвещения, она предпочла первый. Плохое обращение с крепостными является экономически ошибочным и, в конце концов, неэффективным. Дашкова представила обычный аргумент: было бы сумасшествием уничтожать собственное имущество. При этом она полностью осознавала антигуманные черты крепостного права, например, насильственный набор в армию, продажу крестьян в отдаленные деревни с разлучением семей, неограниченную и деспотическую власть хозяев над своими холопами без всяких законных прав. В письме Александру, написанном во время правления Павла, она осудила жестокое насилие помещика Михаила Каменского ^[266] . Конечно, необходимо было возместить нанесенный вред, наказать обидчиков и выплатить компенсации, но Дашкова была уверена, что помещики-садисты в России — редкость.

266

АКВ. Т. 5. С. 191–193.

Очевидно, она судила по своему собственному опыту, поскольку по всем рассказам она была доброй помещицей, хорошо заботившейся о своих крестьянах. Журнал Марты Вильмот фиксирует, что участь дашковских крестьян была сравнительно лучше, чем у тех, кто жил в более бедных областях России, а княгиня стремилась быть просвещенной хозяйкой — рациональным организатором и добросовестным управляющим своих имений, следящим за счастьем и процветанием крепостных. Так, Дашкова разгневалась, когда ее дочь продала сотню душ из деревни Коротово. Она выкупила их обратно за четыре тысячи рублей и, чтобы покрыть свои расходы, установила оброк в семь рублей на четыре года, а потом снизила его до двух рублей ^[267] . Это не была чрезмерно большая сумма, как заявил Семевский, но она не была и столь великодушной, как это описывала Дашкова. «Я обложила ее [Анастасии] крестьян только оброком, таким легким, таким незначительным, что они почитали себя счастливыми. Те из них, которые раньше покинули свои дома, теперь возвратились» (192/180) ^[268] . Она была весьма практична и разбиралась в финансовых делах, поскольку в то время денежный оброк крестьян составлял в среднем от двух до пяти рублей, и Дашкова считала, что три рубля были вполне нормальной суммой ^[269] . В отличие от дочери она не была бездумно жестокой или бесчеловечной со своими крепостными, и поэтому унаследованные Анастасией крестьяне просили оставить их в собственности семьи Воронцовых ^[270] . В итоге, ученица Дидро и Вольтера, чья жизнь была столь необычна, стала рациональной и экономной, озабоченной собственным благосостоянием и независимостью распорядительницей одушевленной собственности.

267

Веселая Г. А. Послание княгини Е. Р. Дашковой. С. 113–124.

268

Семевский В. И. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. С. 417–418.

269

АКВ. Т. 21. С. 420.

270

Marresse М. L. A Woman’s Kingdom. P. 194.

Защита крепостничества на основе лишь экономических факторов не могла удовлетворить Дидро. Философ настаивал на том, что свобода гораздо более важна и что через какое-то время она приведет к большему процветанию и продуктивности. Он высказал свой взгляд на крепостничество, которое приравнял к рабству в своих записках Екатерине и комментариях к «Наказу». Вместе с Вольтером и Руссо, идеи которых отличались лишь по вопросу о распределении собственности, он настаивал на немедленной и полной отмене крепостного права. Основанный на российской реальности и определяющей роли сословий ответ Дашковой был отнюдь не демократическим и не эгалитарным. Она оценила проблему реформ в контексте установленной иерархии, существующих законов и общественного блага. Хотя она была женщиной, искавшей независимости и самоопределения, ее аргумент несет отпечаток распространенного в России XVIII века идеала иерархического государства и четко определенных каст, в котором индивидуумы принадлежали к конкретной социальной группе или сословию, определявшему по закону их права и обязанности. Конечно, были и исключения, самое яркое из них — Михаил Ломоносов, сын богатого государственного крестьянина из Архангельской губернии, ставший к концу жизни владельцем крепостных. Для Дашковой преждевременное применение абстрактных философских понятий «человеческого достоинства» и «свободы» поставит под угрозу существующую иерархию, подорвет ведущую роль дворянства и ослабит контроль, необходимый для сохранения установленного порядка.

Дашкова защищала свое элитарное положение в российском обществе и отклонила вопрос о личной зависимости крестьян, предложив в ответ факт обязательной службы части дворянства. Если дворянство когда-нибудь реализует свое освобождение от службы монарху, она первой подпишет декларацию о крестьянской свободе. Дашкова прекрасно знала, но предпочла проигнорировать множество реальных дворянских свобод. Она не упомянула, что манифест о вольности дворянства 1762 года фактически освободил его от обязательной службы в армии и в государственной бюрократии. Следовательно, дворяне могли выйти в отставку, вернуться в свои усадьбы и вести такую жизнь, какую им заблагорассудится. Дашкова также знала, что Екатерина в начале февраля 1763 года созвала комиссию по вопросам вольностей дворянства и приказала Сенату действовать в соответствии с распоряжением, отданным Петром III годом ранее. Муж княгини был чрезвычайно обрадован перспективами «освобождения», а Екатерина II описывала восторг князя Дашкова, «плачущего и вне себя от радости и, прибежав ко мне, говорил: „Государь [Петр III] достоин, дабы ему воздвигнуть статую золотую; он всему дворянству дал вольность“, и с тем едет в Сенат, чтоб там объявить. Я ему сказала: „Разве вы были крепостными и вас продавали доныне?“» ^[271] . Кроме того, отец Дашковой участвовал в сочинении указанного манифеста, хотя Екатерина высмеяла и приуменьшила его участие: «Роман Воронцов и генерал-прокурор думали великое дело делать, доложа Государю [Петру III], дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили не что иное окроме того, чтоб всяк был волен служить и не служить» ^[272] .

271

Екатерина II. Мемуары. С. 711–712.

272

Путь к трону. С. 48.

Дашкова, к ее чести, не утверждала, что владение крепостными есть фундаментальное право дворянства. В то время как некоторые ее современники считали крестьян особой породой людей, не способных управлять собой и своим имуществом, Дашкова полагала, что их состояние было результатом исторических причин и социальных факторов и что оно может быть улучшено соответствующим образованием и постепенной подготовкой к самостоятельности. Поэтому она прибегла к распространенному аргументу, состоявшему в том, что образование должно предшествовать освобождению и что внедрение просвещенных идей неизбежно приведет к положительным переменам и реформам в обществе и в состоянии личности. Свобода без соответствующей подготовки и образования низших слоев общества ввергнет Россию в анархию и хаос. Дашкова предлагала либерализацию посредством образования всех уровней общества, а не только крестьянства. Ирония состояла в том, что, посвятив свою жизнь образованию, она очень мало сделала для крепостных. Она не предложила никаких реформ или необходимых мер в качестве первого шага к отмене крепостного права; нет также никаких свидетельств о том, что она обучала грамоте крестьян из своих имений. Сферой ее главных интересов, скорее, была педагогическая миссия двух академий, которые она позже возглавляла. Среди ее тогдашних проектов были значительное расширение академической гимназии и устройство публичных лекций ^[273] .

273

Тишкин Г. А. Е. Р. Дашкова и учебная деятельность в Петербургской Академии наук. С. 190–207.

Позиция Дашковой отражала взгляды придворной «дворянской оппозиции» и членов группы Панина. Они не столько заботились об отмене крепостничества, сколько о государственном регулировании крайностей и взвешенных реформах. В их среде бытовала надежда на то, что хороший пример со стороны просвещенных помещиков улучшит ситуацию. Хотя некоторые передовые помещики открыли начальные школы для крестьян, обучение было в основном прикладным или ремесленным, направленным на то, чтобы лучше обслуживать усадьбу или развлекать хозяев. Крепостных учили быть художниками, музыкантами, актерами, танцорами и певцами. В то время как отношение Дашковой было, видимо, типичным, существовали и исключения, такие как умеренные реформы Дмитрия Голицына или гораздо более радикальные сочинения Александра Радищева. Следующее поколение продолжит их усилия. Например, племянник Дашковой Михаил Воронцов откроет школу для крестьянских детей (почти исключительно мальчиков) в Андреевском — имении, которое он унаследует от дяди Александра. Школа эта была основана на идеях квакера Джозефа Ланкастера, развившего систему, при которой младшим помогали в учебе старшие, более продвинутые ученики. 5 мая 1820 года вместе с братьями Николаем и Александром Тургеневыми, П. А. Вяземским и А. С. Меншиковым Михаил подписал и отправил императору Александру I так называемую «Записку», призывавшую к освобождению крестьян.

Дашкова главным образом интересовалась практическими экономическими идеями и их применением в существовавших в России условиях. Несмотря на ее увлечение идеями Просвещения с их акцентом на правах личности, зависимость российской экономики от крепостного права и владение душами мало ее волновали. Она завершила описание дискуссии в «Записках» на весьма театральном моменте, когда Дидро был, наконец, убежден ею и сбит с толку: «Дидро вскочил со стула, будто подброшенный неведомой силой. Он зашагал большими шагами и, плюнув в сердцах, проговорил одним духом: „Какая вы удивительная женщина! Вы перевернули представления, которые я вынашивал в течение двадцати лет и которыми так дорожил“» (93/99). Это довольно сомнительно: Дашкова, скорее всего, никак не повлияла на мнение Дидро, и он остался решительным врагом рабства во всех его проявлениях. Более точно отражает ситуацию его письмо к Дашковой, датированное 3 апреля 1771 года, в котором он, видимо, продолжал парижский разговор: «У каждого века есть свой отличительный дух. Дух нашего времени — дух свободы» ^[274] .

274

Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой / Ред. А. И. Герцен. С. 363.

Перед тем как покинуть Париж, Дашкова хотела посетить Версаль в день, когда публика могла наблюдать, как Людовик XV и его семья принимают пищу во время торжественных обедов (grand couvert). Чтобы отправиться туда незамеченной, она приняла все меры предосторожности и маскировки. Она приготовила лошадей и наняла экипаж за городом, чтобы доехать с детьми до ворот Версальского парка. Версаль был доступен, поскольку ворота совсем не охранялись. Незамеченные, они прошли немного по парку, смешавшись с толпой, жаждавшей увидеть застольные привычки королевской семьи. Наконец, их препроводили в комнату, показавшуюся грязной и запущенной, где они ждали выхода королевской семьи. Дашкова «видела, как вошел Людовик XV, дофин, его супруга, принцессы Аделаида и Виктория, как они сели за стол и стали есть с большим аппетитом» (95/101). Экскурсия и успешный обман бдительности властей доставили Дашковой удовольствие. Когда герцог Шуазель, министр иностранных дел и фактически первый министр Франции, услышал о приключении Дашковой, он не поверил своим ушам. Он предложил устроить прием в ее честь. Для Дашковой, однако, это было невозможно, поскольку Шуазель когда-то оскорбил Екатерину. Используя свой псевдоним, она ответила, что мадам Михалкова не может принять приглашение и предпочитает в этом случае «осмотреть достопримечательности, а не знакомиться с высокопоставленными лицами, которых она, безусловно, ценит и уважает» (95/102).