Екклесиаст (рус. и англ.) Илл.Эрнста Неизвестного

Если бы какой человек родил сто детей и прожил многие годы, и еще умножились дни жизни его, но душа его не наслаждалась бы добром... то я сказал бы: выкидыш счастливее его...Еккл 6:3

Сравнение далеко не «интеллигентное», прямо скажем, но не коробит вкуса и запоминается. Жалобщик, нытик — выкидыш счастливее его!

Потому что он напрасно пришел и отошел во тьму, и его имя покрыто мраком. Еккл 6:4

Он даже не видал и не знал солнца... Еккл 6:5

Солнышку ни разу не улыбнулся! Бедняга...

В древней еврейской литературе сходные мотивы находим лишь в некоторых псалмах (которым также приписывается большая древность). Нелишне напомнить, что отношение к «веселью» в иных религиозных системах далеко не поощрительное. Как бы заглянув в запредельные дали, Когелет заповедал: радуйся, человече. Это твоя доля. He зазорно это. Радости и горести перемешались во временном потоке жизни. Не избегнуть одних, зачем же пренебрегать другими? ...

То и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него. Еккл 7:14

...ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Еккл 9:7

Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на голове твоей. Еккл 9:8

Какая доброта лучится из глубины веков!..

И, наконец, свод нравственного учения, ярчайшие страницы проповеди:

Слово о страдании

Невольно от мудрого ждем мы речи о гореваниях наших скорее, нежели чем о радостях. Тема страдания ключевая в любом нравственном учении. Будда размышления о страданиях кладет в основу своего учения. Жизнь полна страданий, говорит Просветленный, однако можно осознать их причины и найти путь к их устранению (так называемые четыре благородные истины).

Сетование лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше. Еккл 7:3

Тут исток его правды: очищение души, возвышение помыслов. Екклесиаст открыл очистительную силу страдания. Он поведал о том в немногих могучих и емких афоризмах. По всей вероятности, читатель вспомнит сейчас Достоевского, который с глубочайшим проникновением в психологию героев раскрыл идею об очистительной силе страдания. Блажен веселящийся, да не ему дано открыть путь к сердцу ближнего. Сытый взор осекается; довольное сердце молчит. Человек в своем стремлении к очищению, к возвышению души испытывает даже потребность в страдании. Поэты всегда это чувствовали живее других. Лермонтов гневается, требует от судьбы: «Я жить хочу! Хочу печали// Любви и счастию назло;// Они мой ум избаловали// И слишком сгладили чело». И — Тютчев: «О Господи, дай жгучего страданья// И мертвенность души моей рассей». Страдание разбивает оцепенелость душевную. Не страдая, чужого горя не постигнешь. Творчество несет с собой страдание, оно предшествует вдохновению.

Страдания человека многообразны: утраты, разлуки, одиночество, недуги; боль физическая и душевная; рефлексия тоже болезненна, а человеку без этого не обойтись. Страданием окрашены даже радости.

В знаменитой сцене «Видение в Гаваоне», в которой описываются страхи и сомнения Соломона перед восшествием на престол, он просит Всевышнего дать ему «сердце разумное», чтобы править народом «великим сим». Екклесиаст делает различие между мудростью пророческой и народной, но в данном случае это не важно. Сердце разумное! Страдания очищают его: при печали лица сердце делается лучше.Снисходительнее. Добрее. Отзывчивее на печаль ближнего.

Не страдая, можно ли постигнуть мудрость? Как бы ни сомневался Екклесиаст в ценности ее перед ликом Смерти — все же нет для него существа выше, чем «человек мудрый». И вот он говорит:

Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых— в доме веселья. Еккл 7:4

Вид страдающего человека, которого спешишь ты утешить в его муках, умягчает и твое сердце: сердце делается лучше.По Екклесиасту, исполнение главнейшей библейской заповеди «Возлюби ближнего своего, как самого себя»затруднительно для человека, оберегающего себя от вида страданий, от сочувствия чужому горю.

Екклесиаст развивает наставление о мудром в доме плача: еще, дескать, пронзительнее для сердца твоего поспешить в дом, где оплакивают покойника. Содрогнешься, и твой конец такой же будет, и облегчишь душу от суеты.

Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу. Еккл 7:2

Жить, осознавая и постоянно помня, что дни твои сосчитаны, смерть неизбежна и даже память о тебе исчезнет, — нельзя. Страдания как бы заменяют эту память. Освеженное ими восприятие действительности помогает по-иному взглянуть на жизнь, обогащенное нравственное чувство — простить обиды, удержать себя от зла. И на многое, что заботило и тяготило, легко махнуть рукой: суета!

Если приобщиться радости необходимо иной раз волевым усилием, что и рекомендует Екклесиаст, то страдания врываются в нашу жизнь без спроса. Нарочитое устремление к боли и горести противно Когелету; он сторонник простоты жизненного поведения, без ухищрений и прихотей. Но и прятаться от страданий, если это только вообще возможно, — не следует. Нетрудно заметить, что такой взгляд весьма далек от буддийского. Человек не может избегнуть страданий. Тяготы и невзгоды, выпадающие на его долю, должен он превозмочь, не ожесточая, а очищая сердце.

Две эти стороны проповеди Екклесиаста — о радости и о страдании — не противостоят, а дополняют друг друга. Конечно, не надо забывать, что это поэма, а не трактат. Выразительность и глубина изречений помогают восстановить нравственное учение в его многообразии.

Композиция

Как построена поэма композиционно? Начинается она мощным аккордом, в котором звучат две напряженно и грозно окрашенные темы; в дальнейшем им предстоит своеобразно развиться. Бренность сущего — и Олам (восчувствие Вселенной человеческой душой). Бесконечность движения, повторяемость явлений и событий в природе.

Первая же фраза « Суета сует!»— страшное и почти божественно величественное клеймо, которым метит Когелет всякий человеческий помысел. И перейдет это слово во все языки мира.

Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — всё суета! Еккл 1:2

Однако это итог его духовных поисков. Он помещает его вначале, не позаботившись провести читателя по лабиринту своих исканий. Как это не похоже на правила, которыми руководствуется привычная нам литература! И следом: восходит солнце... заходит солнце...— без всякого перехода (да их и не будет, надо привыкать) — начинает звучать исповедальная тема «чистого желания». И тема забвения, которой впоследствии тоже предстоит набрать силу, и прослушиваться начинает едва еще издалека доносящаяся, но душу сдавливающая тема Смерти. К концу первой главы напряжение спадает; звучит печальная мелодия.