Экзамен-2

Под конец я смог даже восхититься. Вот так легко и быстро выковать душевную броню — это мастерство высшего класса!

Вот только прав был хаал Смаарр. Это очень, очень больно.

Больнее, чем палкой по ушам.

— И ты знала?

— Конечно. Коля, я же всё это проходила. И это, и многое другое.

— И ничего мне не сказала… — я попытался, чтобы горечь не вырвалась слишком явно.

— И не скажу впредь. Ведь мне тоже скоро сдавать экзамен!

— На что?

— А на вот это всё. Я же жрица. Мне всё это предстоит делать самой.

Я изумлённо воззрился на любимую. Каким нужно быть самоуверенным раздолбаем, чтобы не заметить этого факта, хотя мне о нём талдычили все окружающие? Она дочь не только правительницы, она ещё и жрица!

— Что? — хрипло переспросил я, хотя уже и так знал ответ.

— Учить. Манипулировать сознанием и восприятием. Понимать. Исследовать.

Да, именно так. И в первую очередь — учить.

— Хаш, почему я такой глупый, а?

— Ты не глупый, Коля. Точнее, это не ты сейчас говоришь.

— А кто?

— Твоя обида. Ты хочешь, чтобы тебя пожалели, утешили. Чтобы сказали «Ничего, ты и так хорош». Ты хочешь чувствовать себя счастливым здесь и сейчас.

— А разве это не нормально — желать быть счастливым?

— Желать и быть — разные вещи, любимый ты мой человек. Вот у вас есть наркотики. Принял немножко — и счастлив. Разве не так?

— Так, но… Это же… Это же ненадолго!

— А если ты убиваешь себя не медицинскими препаратами, а просто образом жизни? Если ты можешь быть счастливым, только не умеешь? Ведь ты когда учился управлять вашим кораблём — тебе же было тяжело, правда?

— Правда. Но там я знал…

— Ничего ты не знал. И сейчас не знаешь. Но тогда ты не говорил «Ах, какой я глупый, слабый, никчёмный». Ты не говорил «Ах, это слишком сложно, я не справлюсь, я не умею, я не понимаю». Ты просто шёл и делал. Учился, тренировался, испытывал. И вылетел в космос. И спас нас обоих. Ты оказался в нужное время в нужном месте, ты умел делать то, что надо. Чем сейчас отличается от тогда? Ничем, Коля. Тебе не нравится способ которым тебя учит папа? Папа умеет это делать лучше всех. Поэтому он хаал. Тебе плохо, да? Это же хорошо! Значит, ты выучишься и будешь счастлив. И не важно, глупый ты, умный, смелый или трусливый. Это просто не важно, понимаешь? Вижу, что не понимаешь, потому что надо учить, как папа. А не как я. Но тебе очень нужно, чтобы кто-то понимал тебя, признавал тебя тобой и говорил то, что ты сам должен сказать себе. Вот я тебе и говорю. Коля, не важно, какой ты.

Она обнимала меня и тискала тупыми когтями, а я растекался от этого ощущения. От того, что рядом лежит красивейшая хаарши, которая меня понимает, не ругает, не отвергает…

Но и не жалеет.

Жалость оскорбляет мужчину.

— Я всё понял, Хаш.

— Ты ничего не понял, любимый! Но и это не важно. Ты поймёшь — потом. Главное — идти к этому «потом», каким бы оно ни было. И если ты не свернёшь с дороги — то там тебя буду ждать я. Потому что это мой выбор, это моя обязанность и мой долг. Но если свернёшь, если ты откажешься когда-нибудь от меня и нашего будущего — не ругай себя. Я переживу и это. Переживи и ты.

Эти слова вызывали у меня сильнейшую бурю. Сначала я хотел крикнуть, что я её люблю и никогда не брошу. Но тут же устыдился этого штампа, ибо кто я такой, чтобы знать «никогда»? Тут прошли считанные дни, а я уже не один раз подумывал об этом. А если на меня хоть немножко нажать — не сбегу ли я обратно в уютный и привычный человеческий мирок? Нет, Колёк, не пройдёт твоя наивная ложь, не в данном случае. И вот тут меня от пяток до макушки пронзило ощущение невероятного доверия и восторга. Хаш ради меня готова на всё. Даже отказаться от меня. Она не покушается на мою жизнь и свободу, отдавая их мне. И опять выбор делать самому. Но Хаш верит, что я способен его сделать, и отдаётся мне полнее, чем женщина на супружеском ложе.

— Коля, — раздался шёпот. — Прямо сейчас иди и выпори раба.

— Что?

— Ничего не спрашивай и не думай. Просто иди и накажи раба. Любого. Прямо сейчас!

В другом состоянии я бы задумался, а надо ли, а что мне за это будет, а хорошо ли стегать ни за что неповинное существо… Но сейчас Хаш не просто приказала мне сделать глупость. Она сдаёт свой экзамен, и моя обязанность — выполнить то, что она говорит. Что бы это ни было. Я встал и поискал одежду.

— Коля! — раздалось сзади.

На миг меня кольнуло — выходить голым? А потом подумал — хаарши всё равно, одет человек или нет.

В коридоре моя решимость резко пошла на убыль. До первого шага. Я глубоко вздохнул и сделал этот шаг. А после оставалось только шагать, пока я не увидел первого раба. Она поливала цветы.

— Иди сюда, — приказал я.

Сисишеп шевельнула ушами и сделала вид, что не услышала.

— Ты плохая рабыня, — сказал я. — Ты пытаешься увильнуть от приказа.

Это подействовало. Она хотя бы повернулась и смерила меня взглядом.

— Ты не мой господин.

— Я вершитель, — сказал я. — Я приказал тебе. Ты ослушалась. Ты плохая рабыня.

Быть плохой рабыней грозило серьёзным наказанием. Она это знала. И я знал. И если минуту назад я не представлял, как это — взять и выпороть первого попавшегося раба, то сейчас это было просто.

— Я не хочу говорить об этом хаалу. Я сам накажу тебя. Принеси плеть.

И то, что минуту назад представлялось зверством, унижением, чуть ли не сволочизмом — стало чуть ли не наградой. Я уже знал, что за спор с хозяином можно вот так, масло на шерсть — и факел в брюхо. А сейчас, вместо серьёзного наказания, всего лишь порка.

— Кха. Кха. Кха.

Я обернулся. Аналог наших демонстративных хлопков. Хаал стоял в коридоре, тоже без одежды, и любовался нашей композицией — рабыня у ног господина.

— Прекрасно! Великолепно! — он воспользовался английским. Видимо, чтобы не поняла рабыня. — А теперь скажи ей то, что должен сказать.

А что я должен сказать? Ах, ну, да. Пороть чужих рабов мне, собственно, не разрешено. Но из ситуации как-то надо выкручиваться. Как? Да просто! Он же мне жирно подсказал!

Я легонько ударил рабыню по плечам. Она чуть вздрогнула, но осталась стоять в ожидании продолжения.

— Ты — очень хорошая рабыня. Это — наказание, достойное твоему проступку. Хаал… видел всё.

Я хотел сказать «гордится тобой», но подумал, что это будет слишком большая наглость.

И впервые я видел в глазах жреца хотя бы какое-то чувство. И оно мне нравилось. Он ничего не сказал, не похвалил меня, даже не улыбнулся. Он просто позволил себе увидеть меня, именно меня, а не посторонний предмет. И этого было достаточно. Я уже чувствовал себя восторженным щенком, которого приласкали.