Ельцын в Аду

– Что скажете, Лев Давидович?
– обратился к объекту споров Ленин. Троцкий процитировал строчки из своего завещания:

– «Если бы мне пришлось начинать все сначала, я, конечно, постарался бы избежать той или этой ошибки, но главное направление моей жизни осталось бы без изменений. Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом, последовательным и непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества не стала менее горячей, фактически сегодня она тверже, чем в дни моей юности... Мы идем навстречу столь трудным временам, что каждый единомышленник должен быть нам дорог. Было бы непростительной ошибкой оттолкнуть единомышленника, тем более группу единомышленников, неосторожной оценкой, пристрастной критикой или преувеличением разногласий».

Хочу также напомнить, что Вы, товарищ Ленин, чтобы подчеркнуть свое доверие ко мне, передали мне чистый бланк Председателя Совнаркома, написав в его нижнем углу: «Товарищи. Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов – Ленин». Я хранил этот бланк чистым всю свою жезнь».

Меня обвиняют в жестокости – и я не опровергаю эти обвинения. «Расстрел был жестоким орудием предостережения другим... Революционная война – неоспоримое условие нашей политики». Но сравнивать мои действия с теми невиданными репрессиями, которые обрушили на наш народ Сталин и его подручные, нельзя. Это несоизмеримо ни по масштабам, ни по коварству, ни по идеологическмоу прикрытию.

Оппозиция, которую я возглавлял, боролась против сталинской фракции за индустриализацию, за плановое начало, за более высокие хозяйственные темпы, против ставки на кулака, за коллективизацию. Да-да, представьте, все эти знакомые советским людям понятия, неразрывно связанные со сталинскими пятилетками, родились именно в рядах оппозиции. До февраля 1928 года сталинская фракция считала необходимым опираться на крепкого крестьянина и отказывалась жертвовать им в интересах индустриализации. Плановое хозяйство подвергалось осмеянию: мол, мы зависим от дождя, а не от плана. В 1927 году Сталин в борьбе против меня при поддержке Молотова, Ворошилова и других посредственностей заявлял, что «Днепрострой» нам так же нужен, как мужику граммофон вместо коровы». Подумать только: с 1923 года оппозиция требовала подготовки пятилетнего плана и сама намечала его основные элементы. Вот вам и первая «сталинская пятилетка»!

Выдворив меня за границу, Сталин полностью взял на вооружение мои планы. Провел насильственную коллективизацию, «трудовые армии» заключенных стоили города и заводы, страна превратилась в армейскую казарму с жестокой военной дисциплиной. Спрашивается, о чем же мы спорили в середине двадцатых годов, если развитие последующих событий показало, что сам Сталин на деле был троцкистом?!

Против таких аргументов было трудно возразить. Хотя голоса разделились, Троцкого допустили к организации переворота в аду.

– А я второй в революции еврей!
– заявил Зиновьев.

– Нет, я!
– опроверг его Каменев.

– И эти двое к нам лезут?
– опять взбеленился Иосиф Виссарионович.
– Враг народа Зиновьев, кто признался на суде: «Мой неполноценный большевизм трансформировался в антибольшевизм, и через троцкизм я пришел к фашизму»? Враг народа Каменев, кто предупредил Троцкого в 1926 году: «Вы думаете, что Сталин размышляет сейчас над тем, как возразить Вам по поводу Вашей критики? Ошибаетесь. Он думает о том, как Вас уничтожить, сперва морально, а потом, если можно, - физически. Оклеветать, организовать провокацию, подкинуть военный заговор, подстроить террористический акт... Сталин ведет борьбу совсем в другой плоскости,чем Вы. Вы не знаете этого азиата...»

– Но ведь я же был прав!
– горячился Каменев.

– «Когда на XI съезде в марте 1921 года Зиновьев и его ближайшие друзья проводили кандидатуру Сталина в Генеральные секретари, с задней мыслью использовать его враждебное отношение ко мне, Ленин в тесном кругу... произнес свою знаменитую фразу: «Не советую, сей повар будет готовить только острые блюда». Какие пророческие слова!» - саркастически заметил Троцкий.

– И вообще непонятно, чего ты прицепился к Зиновьеву?! Это же твой человек! 18 сентября 1918 года именно он на Петроградской партконференции впервые заявил во всеуслышание: «Мы должны повести за собой девяносто из ста миллионов человек, составляющих население Советской Республики. Остальным нам нечего сказать. Их нужно ликвидировать». Кто придумал сочетание: «Маркс – Энгельс – Ленин- Сталин»? Нет, не Молотов, не Каганович. Открыл эту формулу Зиновьев. А ты его за все благодеяния – к стенке...

– После смерти Ленина именно я и Каменев помогли тебе сохранить пост Генсека. А ты вышиб нас двоих из Политбюро! Я тогда на пленуме ЦК спросил тебя прилюдно: «Знает ли товарищ Сталин, что такое благодарность?» - с горечью вспомнил Зиновьев.

– А я тебе ответил: «Конечно, отлично знаю, это такая собачья болезнь!» - захохотал Вождь.

Но тут же его хорошее настроение от удачной, как ему казалось, шутки, сменилось яростью, когда все обсуждавшиеся кандидатуры были удостоены чести войти в РВК.

– Я, к сожалению, конечно, не еврей, хотя и женат на еврейке...
– встрял в дискуссию появившийся в кабинете Бухарин, которого тут же перебил остроумец Радек:

– Коля, ты хочешь быть еще и жидом?! Тебе таки мало, что ты – враг народа?!

– «Бухкашка» прилетела!
– сардонически изрек Сталин.

– Странная кличка!
– выразил свое мнение вслух Ельцин.
– Фамилия его так и подсказывает другое прозвище: Бухарик.

– Оно тебе куда больше подходит, ренегат-пьяница!
– обратил на него внимание «дядя Джо».

– Чья бы корова мычала...
– затеял перепалку ЕБН, никому не уступавший в разговорах с тех пор, как стал президентом, но обоих перебил новоприбывший Бухарин, который устал ждать своей очереди поговорить:

– Коба, как грубо! Не зря я окрестил тебя «Чингизхан с пулеметом»! Хотя, скорее, ты – Чингизхам! А когда-то ты обращался ко мне по-другому: «Мы с тобой – Гималаи, Бухарчик, остальные – ничтожества. Договоримся!»

– С тех пор много воды утекло... И – крови!
– зарычал Вождь. Николай Иванович заметно струхнул и увял, но продолжал теоретизировать:

– Я вообще считаю постановку вопроса о национальности в данных условиях неверной. Может ли быть пятая графа анкеты при коммунизме?!

– Так она есть: «Был ли евреем при социализме?» - радостно встрепенулся Радек.

Хозяин резко прервал обмен остротами:

– Чего приперся?

– Я тоже хочу вершить Адскую Революцию!
– объяснил цель своего прихода Николай Иванович.

– Опять ко мне под начало пойдешь?
– изумился тиран.

– А что делать?! Я же некогда сказал о тебе: «Мы все стремимся в его пасть, отлично зная, что он нас сожрет!»

– Так-так... И это все, что ты обо мне говорил?

– Нет, конечно. Когда ты в последний раз выпустил меня в Европу, перед самым моим арестом, я в кругу близких знакомых нарисовал твой психологический портрет: «Сталин несчастлив оттого, что ему не удавалось убедить всех, и себя в том числе, что он - самый великий, и это его разочарование и есть его самая человечная черта, фактически его единственная человеческая черта; но вовсе не человеческой, а дьявольской является та черта его характера, что возникла как следствие его несчастливой жизни: он не может не мстить людям, всем людям, и особенно тем, кто выше его или в чем-то его превосходит. Если кто-то говорит лучше, чем он, то этот человек обречен! Сталин не даст ему жить, поскольку такой человек служит постоянным напоминанием о том, что Сталин не самый великий. Если кто-то пишет лучше, чем он, он - конченый человек, потому что только Сталин, только он имеет право быть первым русским писателем».