Ельцын в Аду
Шрифт:
– Это формалистически – натуралистически – абстракционистическое искажение реальности...
– Переведи на русский, - мотнул седой прядью Борис Николаевич.
– Ну, чтоб даже тебе было понятно: восхваление советских властей на доступном языке и в доступной для них форме, - объяснил Ницше.
– Именно то, что, начиная с господина Джугашвили про таких, как ты, а затем для тебя и про тебя карякали в российских газетах, брошюрах, книгах.
– Про меня другое писали, чем про Сталина!
– обиделся Ельцин.
– По сути – то же самое. Хотя разница
– «Философия хромая
Ухмыляется, не зная,
Как ей с мерой муравьиной
Сочетать полет орлиный», - вдруг подал голос Блейк.
– На марксизм-ленинизм намекаешь, что ли?
– вопросил экс-президент.
– Мы прибыли на заседание съезда советских писателей!
– объявил автор «Заратустры».
– «Москву метель заметала
порошею.
Как катафалк,
пылал
Колонный зал.
О литературе говорили
только хорошее,
И зал, привыкший
к знатным покойникам,
скорбно молчал», - дал свое описание этому важному событию один из присутствующих.
– Союз писателей СССР на три четверти состоит из неписателей. Но производить чистку нельзя, ибо эти три четверти легко вычистят писателей!
– крикнули членам президиума с галерки. Там не обращали внимания ни на реплики, ни на скучную речь докладчика. Аудитория тоже, как принято в таких торжественных случаях, болтала и сплетничала.
– Слышали, в СССР наконец-то выпустили Бабеля!
– Сейчас многих реабилитируют.
– Ты уже получил корочки САПа?
– Так это же лошадиная болезнь! Неужели от нее остаются оспины?
– Сам ты недуг общероссийский! Я имел ввиду удостоверения Союза Адских Писателей! Собственно, Союзов два – Тихий и Буйный, совсем как в ельцинской России.
– Там, наверху, говорят, Регистан и Михалков получили звания Заслуженных гимнюков Советского Союза – за свои многочисленные гимны!
– Товарищ Ливанов, Вы же известный актер, почему Вы никогда не заходили в худчасть театра?
– Художественное целое не может входить в художественную часть!
– Товарищ Булгаков, что Вы напеваете?
– Свое любимое: «Он рецензент – убей его!»
– Эй, докладчик! Почему Вы говорите одними цитатами? У Вас что, своего мнения нет?
– У меня есть свое мнение, но я с ним не согласен.
– Вы писатель или читатель?
– Я цитатель.
– Что такое телеграфный столб?
– Хорошо отредактированная сосна.
– Товарищ Шкловский, как у Вас дела?
– Как обычно. «Один редактор издательства «Советский писатель» отверг мою рукопись потому, что, как он сказал, в ней «много сведений и фактов, которые даже я не знаю».
– Удивляюсь, как при такой нервотрепке Вы достигли преклонных лет?
– «Я прожил долгую жизнь только потому, что никогда не читал рецензий на свои
книги».– Светлов, о чем размечтались?
– «Хочу, чтобы на моем доме повесили мемориальную доску: «Здесь жил и никогда не работал поэт Михаил Светлов».
... Новоприбывших окружили несколько литдушенек.
– А, господин Ницше! Позвольте Вам представить коллегу: академик-философ Мрак Мутин!
– Перестаньте издеваться! Меня зовут Марк Митин!
– Интересные разговорчики!
– душе экс-гаранта было непривычно.
– Давай подойдем к великому поэту – вон сидит Пастернак, твой тезка, - предложил его спутник. Но еще до них к Пастернаку подскочил какой-то хлыщ:
– «Что Вам больше всего понравилось в моей книге?»
Поэт вспыхнул:
– «Неужели Вы думаете, что я могу заниматься микрометрией?!»
Простите, отвлекусь: приближается критик Тарасенков, мой друг, знаток и любитель моих стихов. При этом по намеку партбонз опубликовал в «Культуре и жизни» разгромную статью обо мне!
Подойдя к Пастернаку, Тарасенков не решился протянуть ему руку. Поэт с доброй улыбкой заметил:
– «Толя, не стесняйтесь, Вы же не человек, а бобовое». А я на растения не обижаюсь...
Подлетела еще одна душенька.
– О таких, как ты, Тарасенков, я, Александр Раскин, написал эпиграмму:
«Принципиален до конца,
Голосовал за подлеца
И говорил: «В конце концов,
Я видел худших подлецов».
– Когда два критика спорят о литературном произведении, возникает не менее трех мнений, - начал оправдываться Тарасенков. Его почти никто не услышал, так как на трибуну взобралось молодое дарование и поделилось тревогой о наболевшем:
– В Англии запретили публичные дома! Капитализм утратил свое единственное и последнее преимущество перед социализмом!
– «Современные молодые поэты напоминают мне немецких девушек, которые зарабатывают себе на приданое проституцией», - пробормотал Илья Эренбург.
– «Многие молодые писатели хотят не писать, а печататься», - согласился с ним Михаил Светлов.
– А в твое правление поэты хорошие вообще исчезли?
– грустно вопросил он Ельцина.
– Неправда! Таланты на Руси не переводились и в самые тяжелые времена. Даже при таких правителях, как Ельцин, загнавшим культуру в скотский загон!
– возразил какой-то свежеупокоенный.
– Вот я вам прочитаю стихи моего друга Николая Игнатенко. Он умудрился описать мои нынешние переживания, хотя сам живой, дай Бог ему здоровья!
«Настанет время, и меня не станет.
Смешную верность больше не храня,
Любимая, поплакавши, обманет
Еще недавно жившего меня.
Я одного мучительно не знаю,
И потому узнать не суждено:
Боль от измены там я испытаю
Или, увы, мне будет все равно?»
Оказывается, мне не все равно! Мне нужно, чтобы меня помнили и любили – даже мертвого! И еще одного поистине великого русского поэта ельцинских времен я встретил здесь – Владимира Корнилова. Вот, кстати, и он! Володя, прочти мое любимое...