Ельцын в Аду

– «Считали, что дело в строе,

И поменяли строй.

И стали беднее втрое

И злее, само собой.

Считали, что дело в цели,

И поменяли цель.

А цель, как была доселе, -

За тридевятью земель.

Считали, что дело в средствах.

Но только дошло до средств,

Прибавилось повсеместно

Мошенничества и зверств.

Меняли шило на мыло

И собственность на права.

А необходимо было

Себя поменять сперва».

Ельцина зашатало...

– Эти стихи – каиново клеймо на лоб твоей эпохе, - объяснил философ.

– Не станем мучить Бориса Николаевича в прощеный день, - пожалел экс-президента свежеупокоенный.
– Володя, давай что-нибуль душеспасительное...

– «Евангелья от Матфея,

От Марка и от Луки

Читаю, благоговея,

Неверию вопреки.

И все-таки снова, снова

Четвертым из всех задет,

Поскольку мне тоже слово

Начало всего и свет».

– Не сметь в моем царстве поповщину разводить!
– заорал Дьявол.

– А пошел ты!
– отозвались Корнилов и его поклонник.
– Жаль, что мы раньше не верили ни в тебя, ни в Бога, а то бы тут не оказались! Но ни слушать тебя, ни слушаться тебя не будем!

– Да я вам такое устрою! – взъярился Люцифер.

– Ты против нас бессилен!

– Это еще почему?

Владимир Корнилов ответил в поэтической форме:

– «Тому, кто любит стихи,

Они не дадут пропасть

И даже скостят грехи -

Не все, так хотя бы часть.

Стихи не могут пасти,

Рубить и головы сечь,

Но душу могут спасти

И совесть могут сберечь».

К тому же мы раскаялись и верим: Господь на Страшном суде нас помилует! Сгинь, исчадие ада!

– Молодцы, ребята!
– одобрил ЕБН смельчаков. Тут он вдруг опомнился, что опять теряет время зря.
– Слушай, Фридрих, неужто меня заказали в твою зону соцреалистические козлы?

– Ты зря их так обзываешь. Все они были по-настоящему талантливыми людьми, но служили пером всяким сволочам или - в лучшем случае – верили в ложные идеалы. Вот почему они в Отстойнике - и с ужасом ждут, когда их забудут потомки. Ведь тогда они станут обычными грешниками, и их переведут в другие зоны. Но ты здесь не по их запросу. Тебе предстоит встреча с мемуаристами и биографами.

– А где их искать?

– Шляются где-нибудь вокруг истинно великих - кормятся на их радостях и муках, как и там, на земле.

– Тогда пойдем, поищем гениев. Хочу на них посмотреть...

Первым они встретили баснописца Крылова. На набережной Фонтанки в Cанкт-Петербурге, по которой он шел, его нагнали три студента. Один, почти поравнявшись с очень тучным незнакомцем, громко сказал товарищам:

– Смотри, туча идет.

– «И лягушки заквакали», - спокойно ответил Иван Андреевич в тот же тон.

Затем он попал на Невский проспект, что была редкость, и столкнулся с императором Николаем I, который, увидя его издали, ему закричал:

– «Ба, ба, ба, Иван Андреевич, что за чудеса?
– встречаю тебя на Невском. Что же это, Крылов, мы так давно с тобою не видались!

– «Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живем довольно близко, а не видимся».

Царь без охраны по Питеру ходил! Во житуха спокойная была!
– удивился ЕБН.

– Иван Андреевич, напомни, как ты пошутил насчет Семеновой после окончания твоей комедии?
– не унимался император.

... В одном из бенефисов знаменитой трагической актрисы Катерины Семеновны Семеновой вздумалось ей сыграть вместе с оперною певицей Софьей Васильевной Самойловой в комедии «Урок дочкам» И.А. Крылова. В ту пору они были уже матери семейства, в почтенных летах и довольно объемистой полноты. Крылов не поленился прийти в театр взглянуть на своих раздобревших «дочурок».

– «Что ж, государь, и Семенова, и Самойлова обе, как опытные актрисы, сыграли очень хорошо; только название комедии следовало бы переменить: это был урок не «дочкам», а «бочкам».

– Ну, пойдем со мной на обед к императрице Марии Федоровне в Павловск.

Гостей за столом оказалось немного. Великий поэт, воспитатель наследника трона Жуковский сидел возле своего друга. Крылов не пропускал ни одного блюда.

– «Да откажись хоть раз, Иван Андреевич, - шепнул ему Жуковский.
– Дай императрице возможность попотчевать тебя».

– «Ну а как не попотчует!» - отвечал баснописец и продолжал накладывать себе на тарелку.

– Мда, избаловали Вас царские повара...
– пошутил Ницше.

Крылов, оглядываясь и убедившись, что никого нет вблизи, ответил:

– «Что царские повара! С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я также прежде так думал – закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уж тут ужин – и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка – одна краса. Сели – суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей-богу, пять ложек всего набрал. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю – нет, у всех такое же мелководье. А пирожки?
– не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется. Рыба хорошая – форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, - куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал. За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки – всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уж далеко. Что же это, думаю, такое? Здесь только пробовать дают?!

Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет – только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядушком лежат, а самая-то та птица под ними припрятана, и нерезаная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин покойный: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?» И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла... А тут вижу – царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает... И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил – ведь жалованная. Хочу брать, а птица так неразрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь – меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят – завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!

А сладкое! Стыдно сказать... Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят, - надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь, - смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.

Вернулся я домой голодный-преголодный... Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено... Пришлось в ресторацию ехать. А теперь, когда там обедать приходится, - ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал...»