Ельцын в Аду
Шрифт:
Мое учение «...вытесняет представление о жуткой преисподней и фантастическом рае концепцией постепенного возвышения по лестнице бытия без чудовищных падений или взлетов, превращающих нас в один миг из человека либо в ангела, либо в дьявола».
– Сплошная религиозная экклектика, - тут же приклеил ярлык на услышанное Ницше.
– А как Вы относитесь к другим культам?
– Мое вероучение, будучи христианским по принадлежности, ни в коей мере не означает борьбы с иными верованиями. «Чудовищное убеждение, будто Бог благоволит к одной группе человечества в ущерб другой, не имеет под собой никаких оснований. ...Вера и верования ничто в сравнении с нравственными
Всякая вера — христианская или нехристианская — имеет своих праведников и своих грешников. И если человек добр и праведен, при переходе в загробный мир ему нечего опасаться, что он не был членом Церкви, признанной на земле».
Человек и человеческая душа суть одно целое как на том, так и на этом свете. «Вся жизнь на земле есть тренировочное поле для жизни душевной. Это лоно, из которого выходит настоящий человек, когда он умирает для всего земного. Второе рождение, которое проповедовал и явил Христос, может случиться в любой момент, даже еще в течение земной жизни...»
– Насколько я помню, Вы назвали свое учение спиритизмом. За отступление от канонов и новый термин хвалю. Однако почему Вы не сбросили с себя тягостного ярма христианства?
– продолжал атаковать собеседника философ-богоборец.
«Спиритизм утверждает выживание личности, но не может взрастить вечного человека. Чтобы возрасти до вечности, следует жить согласно с духовными законами, так же как цветок в своем росте подчиняется законам природы. Эти духовные законы дает христианская Библия. А Церкви следует объяснять их как данность и наставлять людей для жизни благородной и вечной. Спиритический сеанс доказывает существование жизни после смерти, и жизнь эту может даровать один лишь Бог, когда человек сам вылепит в себе сосуд, способный принять и сохранить ее».
Моя религиозная философия расходится с христианством «... лишь в том, что касается... общения с мертвыми...»
Вот за это кое-какие святоши и объявили тебя моим пособником!
– замурлыкал Люцифер.
«Во все времена в религиозных разногласиях каждая сторона стремилась доказать, что ее противники связаны с дьяволом. Высшим примером тому может служить обвинение, выдвинутое фарисеями Самому Христу, который ответил им, что видно будет по плодам. Мне не понятен ход рассуждений тех, кто связывает с дьяволом желание доказать существование жизни после смерти. Если деятельность дьявола такова, то он определенно переменился к лучшему».
Во-во! Становлюсь добрее и гуманнее с каждым веком!
– хозяин инферно откровенно забавлялся.
А кроме Вас, пребывают ли в чистилище основатели иных вероучений? Пророк Мухаммед, к примеру, где?
В мусульманском секторе рая, - буркнул Сатана.
А Моисей, Иисус Навин, Самуил, Давид? Неужто на небесах? Если так, то где тогда окажется бен Ладен? Ведь все они — массовые убийцы на религиозной почве...
Давай соблюдать политкорректность, - оборвал своего гида искушенный политик Ельцин.
– Ведь все эти пророки и царь — не только иудейские, но и христианские и даже мусульманские святые. Всевышний Сам разберется, куда кого поместить.
Ладно, вон я вижу группу великих мусульманских шейхов — суфистов и философов, а заодно и великих поэтов. Послушаем их, - прекратил свои вопросы немец, всегда стремившийся узнать нечто новое.
Меня зовут Фаридаддин Аггар, я жил в XIII веке по вашему летоисчислению. Расскажу вам вкратце свою притчу. Один поэт молил Аллаха, чтобы в Судный день Творец вверг его в ад и сделал
его тело столь огромным, дабы в преисподней не осталось больше места ни для одного человека...Ельцин был потрясен и восхищен:
Вот это гуманист! Что сделать, чтобы стать таким?
«Возведи крепость из добрых дел, и не будет на свете ее прочнее», - предложил великий проповедник Бахааддин Велед.
Хороший совет, а конкретнее...
«Зашей глаза, пусть сердце станет глазом!» - посоветовал сын Веледа, еще более гениальный философ и поэт Джалаладдин Руми.
Легко сказать — сделать трудно, - пришел к печальному выводу ЕБН.
Так ничего и не делай!
– послышалось от восточного вида души, сидевшей в позе лотоса.
Ты кто?
– по своей привычке ляпнул Борис Николаевич.
Последователь Будды...
И чего ты делаешь в христианском чистилище?
А ничего... В рай мне нельзя — в Христа не верил. В ад не за что — безгрешен! Медитировать нет смысла — я уже получил то, чего добивался, то есть небытия, выпал из цепи перерождений. Сейчас вот решаю вселенскую проблему: как научить навозного червя жить столь достойно, чтобы он сумел снова стать человеком?
И не простом сыном Адама, а ницшеанской «белокурой бестией»!
– не преминул поиздеваться лукавый.
Борис Николаевич вдруг почувствовал, что устал от этой круговерти чуждых ему душ.
– Что-то никого из соотечественников никак не встречу, - пожаловался он вслух.
Черт №1 мгновенно принял облик анекдотического одесского еврея:
– Земляков хочешь? Их есть у меня! «Серебряный» призер поэтического конкурса сатанофилов Зинаида Николаевна Гиппиус к вашим услугам!
Когда путешественники по инферно увидели душу гениальской поэтессы впервые, та пребывала в том виде, какой имела в молодости: очень хороша собой, несколько угловата, но грациозна. Одета оригинально: то в мужском костюме, то в вечернем платье с белыми крыльями, голова обвязана лентой с брошкой на лбу.
Сейчас же она была старухой, внешность и шик которой сгубило не столько время, сколько революция, эмиграция и потеря любимого мужа: очень худа, почти бестелесна. Огромные, когда-то рыжие волосы странно закручены и притянуты сеткой. Щеки накрашены в ярко-розовый цвет промокательной бумаги. Косые, зеленоватые, плохо видящие глаза. Одета тоже очень странно. Видимо, с годами оригинальничанье перешло в выпендреж. На шею она натянула розовую ленточку, за ухо перекинула шнурок, на котором болтался у самой щеки монокль. Зимой Зинаида Николаевна носила какие-то душегрейки, пелеринки, несколько штук сразу, одна на другой. Когда ей предлагали папироску, из этой груды мохнатых обверток быстро, как язычок муравьеда, вытягивалась сухонькая ручка, цепко хватала ее и снова втягивалась.
– Я же встречал Вас в зоне творческих душ, фрау Гиппиус, - удивился Ницше.
– Я там постоянно и обитаю. Сюда попала по приглашению моего мужа Дмитрия Мережковского, который находится здесь. Мы с ним не расставались ни на день более полувека. Но смерть нас разлучила — и посмертие тоже! Я так скучаю по нему!
– Вы же были порядочным человеком, как и Ваш супруг. Почему Вы не с ним? Из-за того, что поддались в свое время идее «брака втроем» - жили в одной квартире вместе с вашим общим другом Философовым? Причиняли страдания супругу? Когда Маяковский осуществлял этот «менаж а труа» с парочкой Бриков, Лиля, перед тем как заняться любовью (с законным мужем!), запирала поэта в ванной. Там он плакал, скребся в дверь, молил, чтобы его выпустили... Вы проделывали нечто подобное?