Элеонора Дузе

канье, которое оставила после себя Сара, оно захватило всех как по¬

ветрие, оно окружает меня со всех сторон, роковым кольцом сжима¬

ется вокруг меня и в конце концов, наверное, задушит. Я бесконечно

ценю ее, по луч славы Сары, падающий на меня, смущает и волнует

меня. Согласитесь, это несправедливо.

Теперь по этому вопросу, маркиз, я и ожидаю вашего справедливо¬

го мнения и вашего решения. Мне надо учиться, я должна выйти из

этого тревожного состояния. Я слишком люблю искусство, да к тому

же настолько ревнива, что не могу не желать, чтобы оно было бы

безраздельно моим. Но моим в чувствах, в душе, в суждениях и взгля¬

дах. И горе мне, если все будет по-иному. В таком случае все мои на¬

дежды оказались бы слишком легковесными, а удовлетворение их че¬

ресчур кратким. Я никогда не узнала бы тех огорчений, в которых на¬

хожу столько отрады, желаний, которые измучили меня, и, наконец,

мне не понадобилась бы ваша помощь, о которой я сейчас прошу, ибо

боюсь заблудиться».

Между тем популярность Элеоноры Дузе росла не по дням, а по

часам. Существует рисунок, на котором она изображена в роли Чеза-

рины. Гневно откинувшись назад всем корпусом, вытянув вперед ру¬

ки с растопыренными пальцами, она словно отталкивает что-

то ужасное.

В ее исполнительской манере тех лет часто заметно, особенно в

бурных сценах, пристрастие к напряженным драматическим позам,

что объясняется неопытностью и отсутствием школы. Критика неред¬

ко с иронией отзывалась об этих судорожных позах «в форме вопроси¬

тельного знака». За короткое время у нее появилось множество нодра-

жателышц, которые, как это всегда бывает, воспроизводили лишь

внешнюю манеру ее игры, повторяя главным образом ее позы и не

передавая ту глубину переживаний и верность характеру героини, ко¬

торые покоряли зрителей. Подражательницы были тем зеркалом, в

котором она ясно видела отражение своих недостатков и благодаря

которому она стремилась их исправить. Со временем она постепенно

освободилась от всего, что было в ее игре незрелого, и научилась под¬

чинять свою поразительную мимику, свое гибкое тело, свой голос

правдивому раскрытию глубочайших эмоций. Безупречное чувство

меры стало отличительной чертой ее таланта.

ГЛАВА VI

Теперь имя Элеоноры Дузе стало известно всей Италии. Реперту¬

ар ее быстро расширялся. Не без срывов и отдельных неудач, совер¬

шенно неизбежных, если учесть несходство вкусов и культуры

зрительских аудиторий разных провинций, продолжала она свой труд¬

ный путь к вершинам творчества, работая без устали. Во время корот¬

кого отдыха летом 1882 года в Марина ди Пиза у моря, «рядом с ко¬

торым чувствуешь себя такой маленькой», она, кажется, впервые от¬

четливо, без всяких иллюзий поняла, сколь трудна ее артистическая

жизнь, и откровенно поведала об этом Антонио Фиакки, выступавше¬

му под псевдонимом «Пикколет», театральному критику из «Пикколо

Фауст»68, который приехал навестить ее. «Знаете,— говорила она,—

очень нелегко убедить публику, если у нее постоянно перед глазами

совсем другие идеалы. Сколько труда надо положить... Представьте

себе, в последний раз в Болонье, еще до моей болезни, прохожу я че¬

рез партер на сцену и в первых рядах замечаю двух или трех жен¬

щин из простонародья, которые пришли пораньше, чтобы занять луч¬

шие места, и в ожидании начала болтали между собой. Вдруг одна из

них увидела меня и узнала. Толкнув в бок свою соседку, она сказала:

«Ой, смотри-ка, вой та, которая идет,— это Дузе, право слово, она».

Та обернулась, смерила меня взглядом с ног до головы, и искренне

удивленная то ли моим небольшим ростом, то ли вообще моей скром¬

ной внешностью, кто ее знает, громко ответила на своем диалекте:

«Это которая, вон та, что ль? Ну и замухрышечка!» Примадонна, по

ее мнению, должна быть более солидных размеров.

Видите, часть публики принимает меня еще не так, как я бы это¬

го хотела, и все потому, что я все делаю на свой лад, то есть, вернее

сказать, так, как чувствую. Я согласна, что в известных обстоятельст¬

вах на сцене следует говорить погромче, напрягая голос, а я, наобо¬

рот, когда приходится изображать какую-нибудь бурную страсть и

душа моя разрывается от радости или горя, часто почти немею, начи¬

наю говорить тихо, еле шевеля губами. Я будто роняю слова, медлен¬

но, одно за другим, глухим голосом... И тогда мне говорят, что у меня

нет экспрессии, что я не чувствую, что я не страдаю... Бедная я, бед¬

ная! И за что мне такое? Разве же не правда, что каждый чувствует

по-своему? Ведь у каждого свой характер, каждый выражает чувства

на свой лад. Разве не так? Ну, впрочем, посмотрим...»

Дузе всегда боялась нового зрителя. Но надо сказать, что в это

время она уже начинает довольно умело и разумно защищать свою

работу — налаживает связи с критиками, положительно оценивающи¬

ми ее искусство, не теряя достоинства, выражает признательность за

поддержку. Вот письмо, которое еще раз показывает, с какой серьез¬

ностью и вниманием подходит она к каждой новой своей работе. Оно

написано 6 сентября 1882 года, она обращается в нем с веселой иро¬

нией к Эрнесто Сомильи, издателю одного из театральных журналов

и импрессарио флорентийского театра «Нуово», которого она в шутку

называет Мишонне по аналогии со знаменитым суфлером Адриенны

Лекуврер69. «Дорогой Сомильи! — пишет она.—Уже четыре дня я в